Шрифт:
Купальская ночь, или Утопленники
«Степь, да степь кругом, путь далёк лежит. В той степи глухой замерзал ямщик...» — крутился в голове уездного исправника Степана Алексеевича Неклюдова навязчивый мотивчик. И то сказать, как ему не крутиться, ежели проклятый ямщик и впрямь замёрз. И как только умудрился — в тёплую майскую ночь! И не в такой уж глухой степи, десять вёрст до города, в аккурат на перекрёстке трёх дорог. Но замёрз, да так, что кровь стала льдом. Исправник тайком перекрестился.
— Не поможет... — прошелестело за спиной.
Степан Алексеевич хотел плюнуть через левое плечо, но вовремя спохватился. Его предшественник так плюнул однажды, а потом до конца жизни ходил скособоченный.
— Перегружай! — скомандовал исправник.
— Ваше благородие, а с кибиткой что делать? — спросил его помощник. Слишком молодой для станового пристава, он впервые выехал на дело за город и теперь вздрагивал от каждого птичьего крика.
Почтовая тройка исчезла без следа, словно кверху поднялась. Упряжь, правда, осталась, но когда в неё попытались запрячь мерина, прихваченного из управы, он вдруг начал фыркать и упираться. А молодая кобыла, на которой приехал исправник, злобно оскалилась, взвилась на дыбы и заплясала, словно топтала копытами что-то невидимое.
«Эх, грехи наши тяжкие! — уныло подумал Степан Алексеевич. — В отставку, что ли, подать? А жить на что? Да и не отпустят меня...»
За три года он успел сто раз пожалеть, что согласился на должность исправника в глухом уезде, с чьей-то нелёгкой руки прозванным Неблагим. С другой стороны, в долговой яме было бы хуже.
— За кибиткой завтра вернёмся, — решил он. — С отцом Никифором.
Тяжко вздохнув, исправник сел на лошадь. Его помощник привязал мерина к бричке и забрался на козлы, нервно поглядывая на уложенное поверх ящиков медленно оттаивающее тело.
— Поехали! — скомандовал Степан Алексеевич.
Брошенная кибитка осталась на перекрёстке. Когда улеглась пыль, из придорожного ракитника выглянул острый птичий клюв. Коротко стрекотнул и снова спрятался. В кустах зашуршало и заскрежетало.
— Тащи быстрее! — поторопил кого-то скрипучий голосок. — А то до вечера не управимся.
В ответ что-то невнятно буркнули. Из кустов выбрался мальчишка в куцем плисовом сюртучке и натянутом на уши картузе с треснувшим козырьком. Подтянув расхлябанные сапоги, мальчишка выволок из ракитника перевязанный шпагатом ящик, взвалил на плечо и поёжился.
— Промерзло всё... Слышь, Анчутка, мне Мидир Гордеевич теперь голову оторвёт!
Выскочившая из кустов большая сорока клюнула отлетевший от посылки кусочек сургуча и опасливо оглянулась на кибитку.
— Ништо, авось отогреются. Растения — они живучие. Шибче давай! А то крутятся вон... Шантрапа полевая! Накостыляют нам по шеям.
Сорока взлетела, оставив в придорожной пыли странные следы, больше похожие на гусиные, чем на сорочьи. Мальчишка глянул на солнце, клонившееся к закату, вздохнул и затопал напрямик через поле некошеной травы, неуклюже переставляя ноги. То ли сапоги натирали, то ли ноги для этих сапог были неподходящие.
Брошенная кибитка медленно покачнулась и тяжело завалилась на бок. Ободья колёс треснули, спицы разлетелись в разные стороны. Кожаный верх прочертили рваные царапины. Кибитка задёргалась, как туша оленя, терзаемая волчьей стаей.
Когда на следующий день прикатил исправник с бутылью святой воды (отец Никифор не поехал, сославшись на острый приступ инфлюэнцы), от почтовой кибитки остались только разбросанные по дороге ошмётки...
***
Светлые июньские сумерки просачивались в приоткрытое окно, колыхали кисейные занавески, манили едва слышным звоном колокольчиков, во множестве цветущих на лугу за оградой. Степанида Аполлинаровна, хозяйка усадьбы, столь легкомысленных цветов не одобряла. В её саду росли только полезные травы: беладонна, волкобой, белена, петрушечник, бузина, волчье лыко,
вороний глаз… Под землёй притаилась грибница бледных поганок. Степанида Аполлинаровна слыла в окрестностях самой просвещённой по части гибельных зелий ведьмой. Поговаривали, что и мужа она себе заполучила, попросту угостив его отравленной наливкой и пообещав противоядие после свадьбы. Может, и не врали слухи. Иван Макарович Почечуев, мелкопоместный дворянин и некромант-самоучка, хоть и отличался буйным и блудливым нравом, но жену свою боялся до нервической дрожи. В результате страдали слуги, на которых хозяин срывал накопившуюся злобу. А кому из прислуги больше всего достаётся? Мальчику на побегушках, вестимо.Дилан-ап-Родри из почтенного рода тилвит тэг, вот уже год как отправленный на чужбину, сидел за кухонным столом и торопливо царапал гусиным пером на сероватом листе бумаги, вырванном из кухонной книги. Прежняя кухарка записывала в книгу рецепты, а нынешняя, по своей безграмотности, пускала бумагу на растопку. Но Дилану всё равно было стыдно перед книгой, поэтому он старался писать убористо, чтобы вместить всё послание на одном листе.
«Милый дедушка, Гвин-ап-Нуддович! Забери меня отсюдова, сделай такую милость, вечно тебе должен буду! Нет больше моих сил терпеть! Как отправил ты меня к Мидиру Гордеевичу, так я и старался твой наказ выполнить — служил не за страх, а за совесть. А в том, что госпожа Элис, к госпоже Этайн приревновав, поморозила саженцы розовых кустов, из Италии выписанных, в том моей вины нет!»
Дилан поёжился, вспомнив гнев скорого на расправу Мидира Гордого, который сам себя величал Справедливым. И зачем только бывший король сидов перебрался в эту дикую страну? Кто вообще это придумал — бежать невесть куда, вместо того, чтобы затаиться и переждать лихое время?
Вопрос был риторическим, да и ответ Дилан знал, но что толку?
Идея переселиться в Россию принадлежала Элис, королеве Неблагого двора. Когда в Шотландии заполыхали костры, на которых рьяные протестанты начали сжигать ведьм и колдунов, а с ними заодно и фэйри-помощников, Дивный народ встревожился. Неблагой двор отправил послов к сидам в Ирландию, где было поспокойнее, и в Уэльс, в подземный Аннуин. Короли сидов ответили в том смысле, что двери в полые холмы всегда открыты. Только пусть сначала дорогие родственники помогут вышибить с Зелёного острова захватчиков-англичан, а то ведь как Наверху, так и Внизу. Если потомки ирландских королей, с которыми у сидов договор, проиграют и лишатся своей земли, то и в подземной Ирландии произойдёт то же самое.
Лучшие провидцы Неблагого двора долго совещались над тушей белого кабана, так и эдак гадая на внутренностях, и сошлись во мнении, что сражаться в заведомо проигрышной войне нет никакого смысла. Да и вообще, до Уэльса добираться проще.
Повелитель валлийских тилвит тэг Гвин-ап-Нудд с радостью согласился принять шотландских беглецов, но при одном условии: они принесут клятву верности и признают владыку Аннуина своим единственным королём. Что фактически означало уничтожение Неблагого двора. Пусть политическое, а не физическое, но шотландские фэйри на это пойти не могли. И вот тогда королева Элис вспомнила о своих побочных родственниках — потомках знаменитого барда Томаса Лермонта, перебравшихся за море в страну настолько огромную, что на её просторах можно с лёгкостью затеряться.
С тех пор прошло почти триста лет. Неблагой двор обжился в российской глубинке, безопасной и спокойной. Фэйри здесь никто не трогал. Случались порой столкновения с местными хозяевам — лесными, водными и полевыми — но до открытой войны дело ни разу не доходило. А главное — здесь не рыскали отряды охотников на ведьм. Разве что изредка мужики сжигали какую-нибудь вздорную бабу, обвинённую в порче урожая или моровом поветрии. Но настоящие ведьмы и колдуны, уважающие себя и законы, жили припеваючи.