Небо цвета надежды

Наш дом почему-то всегда казался мне очень печальным. Мне никак не удавалось представить тот, другой дом из рассказов Сакубаи. Окно, выходившее на улицу, было разбито, да еще и перекосилось, отчего стена напоминала грустную рожицу, а во время дождя мы подставляли ведро под щель в крыше. В детстве я смотрела, как капли, словно слезы, падают в ведро, и думала, будто крыша плачет. Оно и неудивительно – видно, она чувствовала себя никому не нужной и заброшенной.

Разговоры о доме всегда печалили Сакубаи.

– Он оставил меня ради более молодой девадаси, – вздыхала Сакубаи, а когда я пыталась поймать ее взгляд, она опускала глаза и утирала слезы краешком паллу [12] .

Амма говорила, что наш ветхий домишко напоминает Сакубаи о былой, давно утраченной любви.

Когда я думала об этом, мне тоже становилось грустно.

Я никогда не говорила амме, что вечер стал для меня самым ненавистным временем. По вечерам на наш порог падала тень – это приходили мужчины из высших каст, всегда разные. Они приносили амме мешок зерна или одежду, у некоторых были с собой сладости, или бидончик с какой-то жидкостью, или несколько кокосов. Мне казалось, что никто из них не видит амму такой, какой ей хочется предстать перед ними. Они были чересчур пьяны, чтобы заметить ее струящиеся по плечам волосы, браслет из жасминовых цветов на запястье или благоуханные лотосы, которые мама разбрасывала по полу.

12

Часть сари, на которой расположен самый насыщенный узор, край одной стороны полотна, свисающий с левого плеча женщины.

В такие вечера Сакубаи уходила на всю ночь. Она говорила, что идет в деревню в гости к подруге и что мне с ней нельзя. В дом заходить мне тоже запрещалось. Оставалось лишь сидеть на заднем дворе, и моей постелью на эту ночь становилась холодная бетонная плита. На ней я ела и там же спала. Взбунтоваться мне и в голову не приходило – другой жизни я не знала. Вот только, сидя под луной, одинокой, подобно мне, я чувствовала, как в мое сердце вползает боль. По утрам мне разрешалось войти в дом, когда амма позовет меня, что бывало лишь после ухода мужчины. Но однажды, просто из любопытства, я открыла дверь и замерла. С порога я видела всю комнату – разобранную кровать со смятыми простынями, рассыпанные по полу цветы жасмина, слышала запах духов и спиртного. И еще я видела мужские ступни и волосатые голени, а рядом – ноги аммы. Что именно мне думать и чувствовать, я не знала. В каком-то оцепенении я повернулась и вышла во двор, где сидела, пока амма не позвала меня в дом. Как обычно, постучав в заднюю дверь, она с порога окликнула меня. Я бросилась к ней, а она обняла меня, поцеловала и попросила прощения за то, что мне пришлось провести ночь на улице. Обычно этого бывало достаточно – через мгновение моя боль уходила, а злость и вопросы рассеивались. Сейчас же вопросы никуда не делись, но, так как смелости задать их амме у меня не было, я решила выяснить все у Сакубаи.

В тот вечер амма сбивала на заднем дворе масло. В деревянном чане, полном молока, крутились лопатки, прямо как мысли у меня в голове. Сакубаи ушла к себе в комнату, где теперь играла на танпуре [13] и пела, прославляя Бога:

Ночное небо молчит,И мир уснул,Но мы в нашем скромном домеСлышим голос моего Бога,Моего Парамешвары [14] .

Я на цыпочках прокралась к ее комнате и остановилась у двери. Иногда, слушая музыку, я думала, что слышу сердце нашего дома, звуки лились мне в уши, наполняя тело ритмом. Но сегодня я лишь понуро стояла, дожидаясь, когда песня закончится.

13

Струнный музыкальный инструмент, используемый в классической индийской музыкальной традиции.

14

Верховный Владыка, в индуизме Бог, обладающий телом; часто синоним бога Шивы.

– Ну чего тебе? – проворчала Сакубаи, кладя перед собой танпуру. Задать вопрос было нелегко, но я знала, что надо просто быстро выпалить слова – и все.

– Зачем к амме приходят все эти мужчины? Среди них и мой папа есть, да? – проговорила я почти шепотом.

– Да, – вздохнула Сакубаи. – Пора тебе узнать обо всем.

Она поманила меня к себе и похлопала рукой по лежанке рядом. Похоже, мой вопрос привел ее в какое-то странное возбуждение. В глазах появился блеск, как бывало, когда они с аммой сплетничали, и Сакубаи прижала к губам палец, будто просила меня хранить тайну.

– Я расскажу тебе о том, о чем амма говорить не желает. Видишь ли, мы – одни из многих женщин, чьи прародительницы дали обет посвятить всех рожденных в их семье дочерей богине Йелламме. После того как твоя амма прошла обряд посвящения, к ней начали приходить мужчины. Вот так это и происходит. Сейчас обряд всего один, и он становится все короче и короче, но в мои времена церемоний в нем было две. Во время обряда посвящения мне надо было искупаться в трех священных прудах, после чего моя мать и старейшины отвели меня к главному жрецу. В этом состоял основной обряд. Тогда мне было восемь лет. Жрец прочел молитвы и рассказал о моих обязанностях перед Богиней и деревней.

– Каких еще обязанностях? – спросила я.

– Не перебивай. А потом меня ждала вторая церемония, Удитумбуваду [15] . Когда я прошла ее, мне было двенадцать или тринадцать. Ах, я сияла, словно невеста! Меня нарядили в красное сари, а жрец несколько часов читал надо мною мантры и осыпал мою голову рисом. А после этого… – она глубоко вздохнула, – после этого жизнь изменилась…

Я никак не могла взять в толк, при чем тут мужчины, которых принимает амма, и почему Сакубаи молчит, когда я расспрашиваю ее о моем отце. Я подумала, что, возможно, Сакубаи просто не расслышала, и решила еще раз спросить ее об этом, но она так увлеченно рассказывала, что перебивать я не стала.

15

Церемония «Первая ритуальная ночь».

– Каждый день рано утром я принимала ванну и отправлялась в храм, где жрец совершал пуджу [16] в честь богини Йелламмы. Обычно я подметала в храме полы, но иногда старшие девадаси учили меня песнопениям, прославляющим Йелламму. Они же показали мне, как играть на танпуре, научили танцевать танец садбир, который исполняется в храме для Богини в знак почтения. В некоторые дни мы ходили от дома к дому и просили подаяние. А потом пришел день, когда меня увидел в храме один заминдар. Он сказал, что хочет сделать меня счастливой, и даже выстроил для меня этот дом. В те времена жизнь была прекрасной. Тогда…

16

Религиозный обряд в индуизме, во время которого образу божества преподносят благовония, цветы или пищу.

– Что же ты не расскажешь ей, как твоя жизнь изменилась и как, несмотря ни на что, ты возложила бремя этого ремесла на плечи твоей дочери? – раздался вдруг голос аммы. Она вошла в дом с заднего двора и теперь стояла перед нами, упершись рукой в бедро. При каждом слове ее длинные серьги подрагивали. – И, если уж ты об этом заговорила, почему бы тебе не признать, что на свадьбу это не особенно похоже? Свадьба, значит? А жених тогда где?

– Нельзя так говорить, – Сакубаи зажала руками уши, – рассердишь Богиню. Осквернишь традицию – и Богиня наложит на нас вечное проклятье. Наша судьба решается в ту секунду, когда мы рождаемся на свет.

– Какая еще традиция? Что решается? Что мы во имя Бога всю жизнь должны спать с разными мужиками? Что для Бога мы служанки, а для всех деревенских мужчин – жены?

– Это отец Мукты тебе голову заморочил. Вложил в нее грешные мысли. Как ты не поймешь, мы – нитья сумангали [17] , спасены от тягот вдовства, потому что ни единому мужчине не суждено взять нас в жены. Нам не нужен муж. Мы удостоены привилегии связать судьбу с Богиней. Ты сошла с ума – столько лет ждать его! Он оставил тебя, когда ты была беременна Муктой, – неужели ты думаешь, что он вернется к тебе? Он и правда тебя околдовал. – Сакубаи вздохнула.

17

«Вечно счастливые», еще одно название храмовых проституток.

– Никто меня не околдовывал. И ни от чего мы не спасены. По-твоему, наша жизнь – это привилегия? Посмотри вокруг. В каком мире ты вообще живешь? Отец Мукты лишь открыл мне глаза. Нельзя так жить!

– Вон оно что. И как же тогда нам жить? Впрочем, об этом я и слышать не желаю. Через пару лет Мукту ждет обряд посвящения. И тебе пора ее подготовить.

– И что, по-твоему, я должна ей рассказать? Как каждый мужчина в деревне приходит попользоваться нами, чтобы потом выбросить? Или мне научить ее, как отказаться от надежд? Рассказать, что мужчина ее никогда не полюбит и что ожидания напрасны? Научить, как не рожать детей, как не… – Голос аммы задрожал, она едва сдерживала рыдания. Когда я увидела в ее глазах слезы, то и сама расплакалась, коря себя за глупое любопытство.