Небо и земля

«Папаша, — подумал он с нежностью и раздражением. — От него всего можно ожидать. Вобьет себе в голову какую-нибудь ересь, и потом его сам черт не уговорит. Упрямец старый!»

Дорогу к дому, в котором жил отец, Быков хорошо помнил и теперь надумал обязательно пробраться в старое отцовское жилье. Соседей поблизости не было, в последние недели, после отъезда домовладельца в деревню, старик один хозяйничал в брошенном доме. Значит, переночевать там всегда можно, не привлекая ничьего внимания, а поутру, отдохнув, он пустится в дальнюю беспокойную дорогу…

Он сразу вышел к отцовскому дому. Визгливо тявкнула собачонка, скрипнула подворотня. Быков толкнул калитку. Она была заперта изнутри. «С чего бы? — подумал Быков. — Неужто там кто-нибудь есть?» Он дернул звоночек. Тонкий дребезг расплылся по двору, но никто не выходил открывать.

«Не перелез ли папаша через забор, покидая свое логово? — С него ведь станется, право: дескать, в открытые ворота обязательно скорее вломятся. И зря позвонил я: не услышал бы какой-нибудь недобрый человек».

Быков перелез через забор. Собака тихонько тявкала, но не выходила из конуры. Окна были задернуты шторами. Сквозь штору скупо пробивался свет — два крохотные лучика, как булавочные головки, торкались в ноздреватые оконные стекла.

Теперь Быков уже не сомневался: кто-то коротал здесь бессонную ночь.

Дверь была плотно прикрыта. Быков забарабанил по ней, но никто не отзывался.

— Да откройте же, наконец! — прокричал сердито Быков. — Долго ли мне до вас добиваться?

— А кто такой? — спросил тонкий, визгливый голос.

— Прохожий человек! — ответил Быков. — Переночевать зашел к вам. Он уже узнал голос отца и теперь готов был разнести и двери, и окна, и самый домик: того только не хватало, чтобы в такую пору возиться со старым упрямцем…

— Нешто другого места не мог найти для ночевки?

— Тут понравилось очень.

— А кто такой? — снова повторил старик.

— Сына к себе не пускаешь?

— Будто голосом ты с сыном не схож.

— Брось шутки.

— Нет, ты скажи: подлинно ли сын мой?

— Петр Иванович Быков, собственной персоной.

— А как ты попал сюда?

— Откроешь — тогда расскажу.

— А ну-ка скажи, где мы с Ванюшкой в Москве жили?

— На Якиманке.

— Точно. А мать твою как звали?

— Матрена Игнатьевна.

— А кто твой крестный отец?

— Ты что, жилы из меня вымотать хочешь? — окончательно рассердился Быков. — Не то, гляди, уйду от тебя!

— Нет, не уходи! Так уж и быть, открою, — забеспокоился старик. — Сейчас задвижки отодвину. Одна минута!

— И не стыдно? — спросил Быков, входя в комнату.

Отец с виноватой улыбкой ответил:

— Ты уж не сердись, Петенька! Я запамятовал, голоса твоего не признал…

— И ничего ты не запамятовал… Горе мне с тобой…

— Сам не знаю, как обознался. Тут сидел, роман один читал про железную маску, и до того тошнехонько стало, вдруг в дверь застучали. Мне, поверишь ли, показалось, не сыщик ли ломится!

— Вот ты меня полчаса у дверей и проморил.

— И больше продержал бы, если бы ты ругаться не стал, — чистосердечно признался отец, и оба они рассмеялись.

Смехом обязательно кончались их нечастые ссоры. Отец и сын сели на скамейку, и старик вдруг сказал:

— Духота в комнатах страшенная, я на полу сплю. Есть тут, правда, хозяйская старая перина, да не по нутру она мне. Как только улегся на ней — так, считай, без сна промучишься.

Быков не решался сразу приступить к расспросам о главном и давал старику выболтаться. Вот уж когда наговорится вдоволь, обязательно придется ответ держать…

Но словно чувствовал старик ехидный замысел сына и без передышки говорил, говорил, говорил…

— Тебе, небось, и сотой доли не выпадало, — разглагольствовал он, — а я-то всего навиделся, страшно и вспомнить! Смолоду где только не перебывал! Даже санитаром служил в сумасшедшем доме. Там такое со мной стряслось! Дамочка там одна находилась. Она сама также из сумасшедших была и буйная. У ней такое убеждение было, будто все ей смерти желают и поить хотят кофеём с иголками. И что бы ей на стол ни поставили, она всегда сопротивлялась: принесут ей тарелку, она кричит: «Не буду пить кофей с иголками! От меня потворства злодеям не ждите!» И как её ни уговаривали, она пустословит…

— Ты что же, думаешь, будто я к тебе пришел небылицы слушать?

— Зачем небылицы? — ответил старик, испуганно моргая красноватыми веками. — Просто к слову пришлось.

— Странный ты человек, право! Расскажи-ка лучше, почему здесь остался, не уехал с отрядом?

— Сомнение меня взяло.

— Всегда ты что-то несуразное придумаешь…

— Сомнение, говорю, разбирать стало.

— Какое же сомнение тебя истомило?

— Сразу и не расскажешь. Я домой по делу побежал, прихожу, а здесь никакого порядка. Собака не накормлена, куры по соседним палисадникам разбежались. Стал собирать — ан и вечер близко. Я бегом на вокзал, а поезд уходит. Ну, и побоялся на ходу прыгать.

— Правду говоришь?

— Ей-богу, не вру! — перекрестился отец. — А они мне шапками машут. И Тентенников и Ванюшка…

— Вот и зарапортовался!

— Неужто зарапортовался? — смутился старик.

— Если бы Ванюша тебя в последнюю минуту увидел, он без тебя ни за что не уехал бы.

— И то, может, мне показалось.

— А то и придумал?

— Может, придумал.

Быков подошел к старику, ухватил его за локти, приподнял и громко сказал:

— Коли правды не скажешь…

— Насчет поезда соврал, — признался старик, тараща неподвижные глаза на сына.

— Неправильно поступил… Теперь нам с тобой не житье.

— Почему так думаешь?

— Я же тебе говорил: войдут белые в город, сразу начнут обыскивать, расспросы да розыски. Доберутся и до твоего дома, найдут тебя с твоими соленьями да вареньями. «Кто такой? — спросят. — Что за птица? Откуда прилетела в Эмск?» Соседи злые докажут: «Красного летчика Быкова отец».

— Чего не бывает на свете? — насупился отец. — Конечно, докажут.