Небо и земля
Шрифт:
Победоносцев знал, что Хоботов не простит ему аварии.
Вечером пришли две телеграммы — одна от Лены: «Читала в газетах расстроена телеграфируй здоровье нужно ли приехать»; другая от Хоботова — короткая и выразительная: «Глупо сам виноват», последние два слова были почему-то написаны вместе.
Победоносцев выздоравливал медленно, но настал, наконец, день, когда он смог ходить, опираясь на палку.
Глеб снова вернулся в гостиницу, в которой жил с Тентенниковым. Катастрофа на бакинском ипподроме разбила надежды Победоносцева.
Он приехал в Москву утром, нанял извозчика и сразу же направился к Наташе. Подъезжая к Лубянке, он увидел огромные клубы синего дыма, поднимающиеся вверх со скоростью футбольных «свечек».
— Горит? — спросил он извозчика.
— Стало быть, горит, — уныло ответил. тот, причмокивая.
— Да где хоть горит?
— Должно, в галерее горит. Да мы-то увидим, как по Петровке поедем…
Пробиться к Петровке было нелегко, — отовсюду бежали люди, ехали извозчики, спешили ломовики. Толпа, собравшаяся на перекрестке, медленно подступала к Александровскому пассажу.
— Осади! — кричал пристав, крупом коня тесня суетившихся зевак.
Теснимая полицейскими, толпа бросилась в конец Неглинной. Передние догнали пролетку, на которой ехал Победоносцев, и опрокинули её. Падая на землю, Победоносцев вскрикнул от боли.
Очнулся он уже в больнице. Левая нога снова была в лубке и страшно болела.
— Как же вас угораздило? — спросил фельдшер.
— Что с ногой?
— Ничего, потерпите немного. Где это вас?
— На пожаре.
— Бывает же — пока потушат пожар, сколько людей передавят… Дела, — покачал головой фельдшер, — теперь придет у нас полежать, в больнице…
Победоносцев ничего не ответил…
…В палате было темно. Сиделка стояла у окна и смотрела на улицу.
— У меня к вам просьба, — сказал Победоносцев сиделке, когда она подошла к кровати и зажгла огонь, — напишите, пожалуйста, записку по адресу… я вам скажу… — Она написала под его диктовку записку и вышла из палаты.
Победоносцев лежал на кровати, пересиливая боль, закрыв глаза, и медленно вздыхал. Послышались чьи-то шаги в коридоре. Он чуть приподнял голову. В палату вошла женщина в шуршащем шелковом платье.
— Глебушка! — вскрикнула она, протягивая к нему тонкие руки.
— Откуда узнала? — спросил он, забывая боль и видя только её прямой пробор.
— Ты же теперь знаменитый летчик, — ответила Наташа, садясь на стул, принесенный сиделкой.
— Записку отправлять? — спросила сиделка, с интересом прислушиваясь к их разговору.
— Нет, не надо, — ответил он, сердясь, что не может остаться с Наташей наедине. — Все-таки, как ты узнала?
— В газете была заметка о пострадавших при пожаре…
Он облегченно вздохнул, — снова вернулось к нему недавнее счастье.
Глава девятнадцатая
Победоносцев выписался из больницы утром и сразу же позвонил брату. Долго
не отвечали, потом подошел к телефону человек с незнакомым резким голосом и равнодушно ответил:— Нет дома. Еще не приехал.
Голос был незнаком, хрипловат, и все-таки Глеб почему-то сказал:
— Звонит брат его, Глеб, позовите Сергея Ивановича к телефону…
Незнакомец долго не отзывался, потом Победоносцев услышал трудный, надрывистый кашель, и через несколько минут обычным, знакомым, ласковым голосом брат сказал:
— Глебушка? Здравствуй!
— Но это же свинство, Сережа, — рассердился Глеб, — я чуть не умер, лежал в больнице, и хоть бы ты зашел, навестил меня… Один-одинешенек…
Брат снова замолчал, — должно быть, думал о чем-то. Глеб сердито кричал в телефон, и Сергей ответил, наконец, растерянно и беспомощно:
— Да, нет, почему же… Прошу тебя, приезжай ко мне. Очень хочется повидаться с тобой.
Победоносцев шел, опираясь на палку, — еще болела нога, и приходилось отдыхать на трудных подъемах. На набережной, возле моста, раскинулся Грибной рынок. Глеб увидел бочонки с квашеной капустой, огромные светло-желтые связки лука, моченые яблоки, в ноздри ударил густой, кисловатый запах базара, — после больничной еды соленые, моченые, квашеные овощи казались особенно вкусными и привлекательными. Пройдя мимо бочонков и банок с огурцами, купил четыре моченых яблока и съел их тут же, жадно, почти не разжевывая.
Все, что встречалось на пути, казалось слишком ярким и светлым. Победоносцев медленно шел по мосту. По зеленому отлогому берегу Москвы-реки бегали мальчишки. Лодка плыла по реке.
Брат жил во втором этаже старого деревянного дома.
В комнате брата было темно и неуютно. Сережа лежал на диване, закрыв лицо руками. Услышав шаги, он приподнялся на локте и слабым, простуженным голосом проговорил:
— Как же ты вытянулся, Глебушка, какой громадный стал… Рад, очень рад тебя видеть…
Они расцеловались, и Глеб сел на диван рядом с братом. Сережа неумело, двумя пальцами скручивал самокрутку и молчал. Глеб с удивлением смотрел на него и не мог понять, почему брат стал таким молчаливым и неприветливым.
— Не болен ли ты часом?
Сережа защелкал пальцами.
— Нет, здоровье у меня хорошее…
Они опять помолчали. Глебу показалось, что брат тяготится его присутствием.
— Может, я напрасно пришел?
— Нет, почему же… Устраивайся на соседнем диване, — потом поговорим, а пока помолчи, я хочу отдохнуть немного…
Одутловатый, с отечными щеками и красными опухшими веками, небритый, усталый, Сергей казался сегодня очень постаревшим. Глебу стало жалко брата, он обнял его за плечи и тихо сказал:
— Не грусти, Сережа, я тебя очень прошу… Взгляну на тебя — и почему-то расстроюсь…
Сережа ничего не ответил. Глеб лег на соседний диван, взял со стола последнюю книгу «Русской мысли» и занялся чтением. Нога еще болела. В комнате было холодно — в открытую форточку дул ветер, трепал и пузырил занавеску. Несколько минут Глеб боролся с дремотой и вдруг почувствовал, что немеют плечи, руки. Он заснул.