Небо и земля

Пылаев дремал, когда вошли летчики; но стоило им остановиться у порога, как тотчас же встрепенулся, пошарил рукой под кроватью, достал оттуда пенсне и весело промолвил, протягивая мягкую руку Васильеву:

— Наконец-то! А я уже думал, что изволили меня позабыть.

— Я не один, — торопливо промолвил поручик. — Со мною еще один гость.

Увидев Быкова, Пылаев смутился. Смутился и Быков. Он пристально смотрел на Пылаева, словно хотел убедиться, что на месте выбитых разрывом гранаты зубов до сих пор еще зияет кровавая дыра.

Пылаев улыбнулся, блеснул длинный ряд золотых зубов, и Быков заметил, что проходимец понемногу успокаивается и смотрит прямо в глаза, не отводя взгляда.

— Милости прошу, — сказал Пылаев, здороваясь с Быковым и ногой пододвигая табуретку для нежданного гостя. — Петька! — крикнул он, протирая ваткой пенсне. — Петька!

В халупу вбежал вихрастый санитар.

— Душа моя, — сказал Пылаев. — Сбегай к Марье Петровне, скажи, что мы к ней придем скоро. Да пусть она позовет Марию Афанасьевну.

— Марию Афанасьевну? — прищурился Васильев. — Кто такая?

— Новенькая, к нам недавно приехала. Чудесная девушка! — ухмыльнулся Пылаев.

Он искоса посматривал на Быкова, словно хотел окончательно убедиться, что перед ним тот самый суровый и требовательный летчик, которого он так побаивался в Болгарии.

— Новостей много, — говорил Пылаев, сложив ноги калачиком и откашливаясь. — Не кажется ли вам, Марк Сергеевич, что большие предстоят изменения? Я, по правде говоря, уверился в них давно. Так продолжаться не может. Скоро наступать станем. Где-нибудь обязательно прорыв фронта будет.

— Будет, обязательно со временем будет… — мечтательно ответил Васильев.

* * *

В соседней халупе жили женщины, и чувствовалось, что они стараются держать свое полутемное помещение в чистоте и порядке: на полу выложены пестрые коврики; олеографии, вырезанные из журналов, висят на стенах; на узких железных кроватях — пышно взбитые подушки и белые покрывала.

Мария Афанасьевна оказалась молоденькой девушкой, гимназисткой, ушедшей на курсы сестер милосердия из последнего класса, — её даже непривычно было называть по имени и отчеству, как взрослую. Она была небольшая, стройная, с уложенными короной светло-русыми косами, с лучащимися добродушием глазами, и к фронтовой обстановке, в которую попала месяц тому назад, относилась восторженно. Взглянув на георгиевские кресты Быкова, она сразу же потребовала, чтобы летчик рассказал, за какие подвиги его наградили.

В комнате не было стульев, и сидеть пришлось на кроватях. Пылаев не садился и мелкими шажками расхаживал по хибарке, поминутно дергая левой ногой, словно сапог жал ногу. Оглянувшись, Быков заметил испытующий взгляд Пылаева. «Не хочет ли он со мной поговорить наедине, без поручика? — подумал Быков. — Может быть, боится, что я расскажу о его прошлых проделках?»

Рядом с Быковым села красивая смуглая женщина с повязанной щекой. Она назвалась Борексо и тотчас объяснила, что не может снять повязку, так как у неё флюс.

Беседа не клеилась. Борексо равнодушно расспрашивала о полетах, о боях и вдруг стала жаловаться, что в этих местах дрянное вино…

— Зато пейзажи здесь хорошие, — мечтательно сказала Мария Афанасьевна.

— Не хотите пройтись? — спросила Борексо, вставая из-за стола и протягивая руку Быкову.

Они вышли из халупы. Ленивыми большими глазами глядя на Быкова, женщина сказала:

— Так хорошо, что вы приехали с Васильевым… Мы здесь изнываем от тоски. Ну, поверите ли, кроме Пылаева, уже две недели ни одного интеллигентного человека не видели…

Они вышли к мельнице. Борексо, замедлив шаг, сказала:

— Вы очень печальны. Бьюсь об заклад — осталась в Петрограде невеста.

— Невеста?

Борексо засмеялась.

— Я пошутила… Так уже повелось на фронте: у всех обязательно невесты и женихи в тылу… У меня тоже жених есть.

— Но вы не скучаете без него, — громко сказал Быков, — и едва ли очень часто вспоминаете о нем…

— Не очень часто… Разве ему приятней будет, если я все время стану ходить с заплаканными глазами?..

Она зло улыбнулась, словно её собеседник требовал, чтобы она все время плакала, грустила и думала о своем женихе.

— А я одного вашего летчика хорошо знаю… Только давно уже не виделась с ним…

Быков испытующе посмотрел на неё:

— У нас в отряде, кроме меня, еще два летчика. Едва ли с кем-нибудь из них вы подружились, — они бы не утаивали своего знакомства от меня.

— Может быть, — вздохнула Борексо, сворачивая на узкую тропинку. — А может быть, у вас такие скрытные друзья, что все умудряются скрывать от вас. На свете бывают и забывчивые люди. Вы меня узнаете на улице? — остановившись, спросила она.

— У меня память плохая на лица, — ответил Быков, — иногда бывает, что встретишься с человеком, которого знал когда-то, а никак не можешь вспомнить, где его раньше видел.

Борексо улыбнулась, повязка на щеке дернулась. Темные большие глаза её были совсем близко — доступные, зовущие, веселые. Она приподнялась на цыпочках, потянула Быкова за рукав, поцеловала в губы.

Порывистый, злой, как укус, поцелуй был неожидан. Быков высвободил руку и с удивлением посмотрел на свою спутницу.

— Пойдемте назад, — вдруг сказала она, снова взяв Быкова под руку, и с грубоватой откровенностью смело взглянула на него. — Неужели вы не понимаете, что я пошутила?

Молча они вернулись в халупу. На пороге Борексо остановилась, расхохоталась и весело крикнула:

— Вот мы и пришли… Я, кажется, смутила прапорщика своими разговорами.

Прощаясь, Борексо нехотя протянула летчику маленькую руку в кольцах.

— Вы, кажется, недурно провели время, — лениво пристегивая вожжи, сказал Васильев. — А мне понравилась новая сестра: откуда только умудряется Пылаев доставать такие экземпляры?

— Этот жулик и не то достанет…

— Вы слишком пристрастно о нем судите. Он совсем не плохой человек, — отозвался Васильев. — К тому же не в монастыре мы с вами живем: было бы с человеком весело — и за то спасибо…

Вскоре замелькали зеленые заборы, шире стала колея дороги, послышался печальный и тягучий колокольный перезвон, — бричка въехала в город.

Улицы были многолюдны, навстречу попадалось много прохожих, военных и штатских, суетливые горожане с маленькими чемоданчиками и пузатыми портфелями зазывали прохожих в подворотни, предлагая заграничные товары.