Небо и земля

— Иоську? — вскрикнула Зелда, хватаясь за сердце.

— Тсс, вон Доба идет…

— Она еще не знает?

— Откуда ей, бедной, знать…

Старик Рахмиэл, весь мокрый от дождя, растерянно оглянулся и засунул похоронную поглубже в сумку. Своими руками отдать Добе похоронную? — нет, об этом он и думать боялся. Никогда никому, сколько живет на свете, не приносил он дурных вестей. Может, кто из колхозников согласится? Но охотников сообщить матери страшную весть не нашлось.

Всю ночь моросил дождь, и от этого становилось еще тоскливее.

Никто, кроме Добы, не спал в ту ночь. Только она одна во всем хуторе не знала, что пришла похоронная, в которой было написано, что ее единственный сын, Иосиф Юделевич Пискун, пал смертью храбрых на поле боя.

Через несколько дней, семнадцатого июля, когда до хутора дошло известие, что немцы захватили Смоленск и Кишинев, Шефтл втайне от всех написал заявление и отдал представителю Гуляйпольского райвоенкомата. Он просил, чтобы его взяли в армию добровольцем и послали на фронт.

С этой минуты он начал готовиться. Стараясь скорее управиться с важнейшими работами в бригаде, между делом приводил в порядок и домашнее хозяйство. Дома работал урывками, рано утром, до ухода в поле, или поздно вечером, при свете луны. Обшил колодезный сруб новыми досками, починил наружную дверь, чтоб закрывалась плотнее и не пропускала зимой снега в сени. Расчистил погреб, приготовил место для картофеля, бураков, моркови, заботясь, чтобы Зелде всего хватило до будущего урожая.

Давно он так не заботился о доме! Зелда радовалась, не зная, что Шефтл со дня на день ждет повестки из военкомата.

Глава девятая

Старуха последние дни не вставала с постели. Лежала у себя в боковушке и, чуть шевеля сухими губами, жалобно шептала:

— Умираю…

Зелда, измотанная, молча ухаживала за больной свекровью. «Надо сказать Шефтлу, чтобы все отложил и завтра же съездил за доктором», — подумала она.

Она переменила свекрови холодный компресс на груди и поправила подушки.

Зелда услышала шаги. Кто-то шел к дому. Она забеспокоилась. Последнее время она боялась, как бы не принесли повестку Шефтлу из райвоенкомата.

В темные сени, пригибаясь под притолокой, втиснулась старшая сноха Смекунов, рябая Шейна, которую в хуторе прозвали Каланчой. Худая, длинная, и впрямь как каланча, она всегда знала все хуторские новости. Шейна торопилась — у нее варился фасолевый суп на треноге, и к Зелде она забежала на минутку, занять ложку соли (вечно она занимала всякие мелочи), и все же не могла отказать себе в удовольствии, поделилась новостью:

— Слыхали? Вчера в Ковалевск пришло три похоронных! Председательский сын убит, кузнец и бригадир. Бригадиру еще и тридцати не было… Оставил жену и троих маленьких детей…

Зелда совсем разволновалась. Шейна уже ушла, а она все думала о вдовах и осиротевших детишках, о том, как горько, должно быть, плачут в тех домах…

Чтобы отделаться от невеселых мыслей, она принялась готовить ужин, хотя Шефтл должен был прийти не скоро. «Нажарю-ка я блинчиков, — решила Зелда, — Шефтл любит блинчики со сметаной». Только она сняла с полки крынку простокваши и подошла к столу замесить тесто, как вдруг увидела в открытое окно, что по улице, прямо к их дому, идет посыльный из сельсовета с какой-то бумажкой в руке.

У Зелды упало сердце. Тяжелая крынка покачнулась, и простокваша выплеснулась на стол.

Не успела Зелда прибрать со стола, как вошел посыльный — пожилой, однорукий человек, инвалид войны.

— Добрый вечер, — он снял кепку и вытер вспотевшее лицо. — Хозяин дома?

— А что? — чужим голосом спросила Зелда.

— Да вот, повестка ему… Шефтл Кобылец — правильно? Или, может, я не туда попал?

— Повестка? — У нее подкосились ноги.

— Он дома? Позовите его!

— В поле он, — растерянно сказала Зелда.

— Тогда вы распишитесь, — посыльный протянул ей повестку.

Зелда кое-как расписалась.

Посыльный ушел. Зелда, с повесткой в руке, подошла к окну. С трудом разбирая пляшущие перед глазами буквы, чувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

Завтра, двадцать первого июля, Шефтл Кобылец должен явиться в Гуляйпольский райвоенкомат.

Зелда бессильно опустилась на скамью.

Завтра…

Она с первого дня войны втайне готовилась к этой страшной минуте и все-таки не думала, что Шефтла возьмут так скоро. Ведь совсем недавно мобилизовали столько людей. И вот на тебе — опять… Не могли пока без него обойтись? Четверо детей, да еще пятый, чужой… И больная мать… Как она одна справится с такой семьей?

«Чего я сижу? — спохватилась Зелда и, сделав над собой усилие, встала. — Надо бежать, искать Шефтла. Он-то еще не знает. Задержится допоздна, я и наглядеться на него не успею…»

Она уже выбежала в сени, когда услышала, что за стеной кряхтит свекровь. Пришлось зайти к ней.

— Кто это был? — прохрипела старуха,

— Никого не было, — как можно спокойнее ответила Зелда.

— Я же слышала, ты с кем-то разговаривала.

— Это я сама с собой… Сейчас приду…

— Куда ты? Не уходи, дай мне чайку… Где Шефтл? Мне что-то так нехорошо…

— Сейчас, свекровь, сейчас… Сию минуту дам вам чаю.

Зелда не могла оставить свекровь одну. Пришлось разжечь примус. Все валилось у нее из рук. На минуту она все-таки выбежала за ворота посмотреть, не идет ли Шефтл. Спросила у прохожих, но без толку — один видел его на току, другой — около силосных ям, третий — на перелоге.

Зелда места себе не находила. Уже столько времени, как принесли повестку, а Шефтл не знает! Она то и дело выглядывала в окно — скорей бы уж он пришел… И вместе с тем с ужасом думала, как она ему об этом скажет.

Старуха выпила полчашки чаю и задремала. Взяв на руки Шолемке, Зелда побежала на колхозный двор. Шефтла там не было.

— Что случилось? — спросил Шия Кукуй, стоявший у конюшни с газетой в руках.

— Свекровь захворала. Будьте так добры, когда Шефтл придет, скажите ему, чтобы шел скорее домой.

А когда уже закрывала калитку, ее нагнали дети. Они возвращались с пруда.

— Мама, где ты была?

— Мама, давай кушать!

— Кушать! — обступили они ее со всех сторон и, толкаясь, теребили за рукава, за подол.

— Будет вам, чего вы так расшумелись, — устало сказала Зелда. — Папа завтра уходит на войну.

— На войну? — обрадовался Шмуэлке. — Правда? Нет, мама, правда?

То, что отца Зузика и отцов других хуторских ребят взяли на войну, а его отца — нет, было для Шмуэлке большим огорчением. Мальчишки его дразнили, часто не хотели с ним играть, а если уж принимали в игру, то только в тех случаях, когда не хватало игрока.

Теперь, гордый и веселый как никогда, Шмуэлке сидел за столом и уплетал за обе щеки. Вдруг он заметил у матери слезы на глазах и притих.