Небо падает

К дому подбежал ребенок с запиской. Была большая битва, и Корея проиграла. Но был один человек, который просил быть допущенным в Синанджу, потому что предстоит более серьезная битва, которую можно будет и выиграть. Человеком этим был Саяк Кан, и в деревню он вошел, склонившись в низком поклоне.

Чиун сидел в доме без сокровищ, ноги его были скрещены, глаза устремлены в пустоту, а Саяк Кан говорил. Они решили, что дополнительная подлодка — это вторжение, но теперь они поняли, что это — дань, и подлодки впредь будут пропускаться беспрепятственно.

— Ведь дань Синанджу — это дань всему, что составляет гордость нашей великой нации. — Так говорил Саяк Кан перед тем, как сообщил важное известие.

Его разведка обнаружила еще одного человека, который осмелился продавать сокровище Синанджу. На сей раз это тот, кто называет себя Великим Понтификом.

Современные люди зовут его Папой.

— Святой человек из христиан, — сказал Чиун.

— Да. Отвратительно, что эти шаманы так стремятся преумножить и без того немалые свои богатства.

— Да, святые люди не всегда бывают святыми, — сказал Чиун, который уже знал, кто похитил сокровища.

Это объясняло и то, почему франский рыцарь говорил правду, и то, почему люди могут столь беспрепятственно попадать в деревню Синанджу.

— Папа должен умереть, — сказал пхеньянец Саяк Кан.

Глава девятая

Последние пятьдесят миль дорога была сплошь лед и камни, только следы указывали, что когда-то здесь проезжала другая машина. Но это все-таки была дорога. Дальше по карте, там, куда вел свой отряд полковник Семен Петрович, дорог вообще не было.

За ним было достаточно водородных боеголовок, чтобы испепелить всю Якутию, а волна радиации докатилась бы и до Монголии. Но что наводило полный ужас на этого офицера-ракетчика, который командовал конвоем из восьмидесяти семи машин, так это сами ракеты. Он раньше и близко не видел подобных ракет, более того, его всегда уверяли, что таких ракет Россия производить не будет “ради безопасности человечества”. Вся штука с этими “геенами огненными”, так он приучил своих людей называть эти ракеты, была в том, что они могли стартовать с любого места, прямо у него из-за спины, посреди Сибири, оставив за собой воронку размером с два Ленинграда. Дорога, вернее, то, что от нее осталось, была ухабистой, а боеголовка уже с завода вышла заряженной — о подобной глупости раньше никто и помыслить не мог. Даже американцы не заряжали свою первую атомную бомбу до тех пор, пока самолет, на который она была погружена, не приблизился к цели. Орудие заряжают непосредственно перед атакой. Уж это-то всем известно. А теперь в России все посходили с ума.

Безумие — как то самое оружие, про которое ему и всем остальным офицерам обещали, что оно никогда не будет создано, — нависло над Россией. Но это будет уже не война, а массовое уничтожение. Он сам уничтожит миллионы, и оправдания ему не будет. А какое может быть оправдание этой сумасшедшей штуке, которую он сейчас сопровождает на новую сибирскую базу?

Началось все несколько дней назад. Первую весточку Петрович получил у себя в квартире в Саратове. Он только что отстоял в очереди за писчей бумагой для своего внука. Прошел год с тех пор, как он вышел на пенсию, доступа к канцтоварам уже не имел, а с бумагой всегда были проблемы. В квартире его ждали жена и секретарь райкома, который даже пальто не снял, а стоял и нетерпеливо постукивал ногой об пол.

— Ему весь день звонили, — объяснила жена отставного полковника, полная добродушная женщина.

— Ваше начальство мне звонило, — сказал секретарь райкома.

— Конечно, они же не могли позвонить мне, — сказал Петрович, который стоял в очереди на телефон с 1958 года.

— Они могли и по другим номерам позвонить, но дело срочное. Вам надлежит немедленно отправиться в Эвенкию. В вашем распоряжении будет любой самолет, любая машина, все линии телефонной связи.

— Вы уверены, что нужен именно я? Старик-то им зачем?

— Нужны вы. И немедленно.

— Что, война? Где?

— Не знаю. Я даже не знаю, кто нынче правит матушкой-Россией. То, что они используют члена партии как посыльного, само по себе неслыханно. Была бы война, я бы догадался. Но ничего такого не происходит.

— Может, случилось что. Вдруг где ракетная дивизия взорвалась.

— Мы бы знали, — сказал секретарь.

— Да нет, вы бы не знали. Могло еще где восстание случиться, и свежие люди понадобились.

— А такое возможно? — спросил секретарь.

— Нет, — ответил отставной полковник и вздрогнул. — Невозможно. В ракетных войсках можно положиться на любого. Они все такие, как я. Мы делаем то, что скажут, если скажут, а если повезет, то и телефоны нам ставят. Не повезет — стоим в очереди за писчей бумагой. Я так понимаю, что машину до аэропорта предоставите вы?

Секретарь коротко кивнул. Отставной полковник обнял свою круглолицую жену и поцеловал, постаравшись в поцелуе передать все: и как он ее любит, и какой хорошей женой она была — на крайний случай, вдруг больше не вернется. Она все поняла отлично, и, когда заплакала, никакие его слова уже не могли убедить ее, что в Эвенкию его вызывают по какой-то глупой ошибке.

Секретарь, аккуратно застелил переднее сидение своего ЗИЛа пленкой и попросил отставного полковника садиться поосторожнее, чтобы сиденье не попортить. Петровичу ужасно захотелось швырнуть эту пленку секретарю в морду. Но ведь тот мог потом попортить жизнь его жене, поэтому он только мрачно кивнул. Он даже извинился перед этим типом с партбилетом и персональным автомобилем, и телефоном, и со всеми вещами, которые значили коммунизм в той стране, где его строили дольше всех.

Аэропорт был маленький, но взлетные полосы, как и во всех аэропортах России, были сделаны так, что могли принять самые современные сверхмощные самолеты. Их длины хватало не только для того, что уже летало, но и для того, что могло бы полететь через пятьдесят лет.

Аэровокзал был просто халупой. И там кошмар стал обретать черты реальности. Были там юнцы, чьи щеки еще не знали бритвы, были и ветераны, отслужившие в ракетных войсках. И всех их, как и Петровича, вызвали по команде.

Каждые тридцать секунд громкоговорители призывали соблюдать тишину. Когда они сели в самолет на Эвенкию, они получили еще одно предупреждение. На сей раз оно было сделано лично офицером одного из спецотделов КГБ, того, чьи сотрудники носят особые нашивки на своих дорогих темно-зеленых мундирах. В этом отделе все всегда должны были быть застегнуты на все пуговицы.

— Солдаты матери-России! — прочитал офицер по бумажке, стоя в голове самолета. — Вы призваны в трудное для истории народа и всей страны время. Многие захотят обсудить происходящее с братьями-солдатами, но мы вынуждены это запретить. Ситуация напряженная, поэтому с нарушившими приказ будем разбираться по всей строгости.

В самолете стояла тишина. Никто не проронил ни слова. Моторы взревели, офицер КГБ вышел из салона, и тогда все заговорили.

— Война это, — сказал старый ракетчик. — Чего еще?