Нечаянная радость (сборник)
Шрифт:
– Георгий, Юрик. Братик твой тут лежит? Младший или старший?
– На пять лет старше меня, – сказала Лена, не отвечая на первый вопрос. Но старушка переспрашивать не стала.
– Сама придумала цветочки посадить?
– Да…
– Молодец! Теперь твои ветреницы надо полить, а то не приживутся.
– Это цветы так называются – ветреницы?
– Ветреницы, милая, ветреницы! Ты знаешь, где тут вода?
– Знаю. В канаве.
– А леечка у тебя есть?
– Нету…
– А я тебе свою дам! Пойдем со мной!
Старушка развернулась и пошла между оградками, крестами и тумбочками,
Идти было недалеко. Старушка остановилась возле серебристой оградки, прислонила к ней свою палочку, взялась за верх оградки и потянула на себя – оказалось, это дверца. Старушка вошла внутрь оградки и поманила Лену за собой. В оградке были две могилки и простая деревянная скамейка – дощечка на двух чурбачках. Старушка поставила на нее кошелку, нагнулась, достала из-под скамейки жестяную лейку и протянула Лене.
– Иди, милая, поливай свои ветреницы!
– Спасибо! Я полью и лейку вам обратно принесу.
– Да ты не спеши! Я пока могилки приберу, да свои цветочки посажу, да помолюсь…
Старушка достала из кошелки газетный сверток, положила его на скамейку, развернула, и Лена ахнула – на газете лежали кустики разноцветных анютины глазок, желтые, синие и белые.
– На-ка тебе, – она протянула Лене кустик синих цветов, – посади братику. Красиво будет – белое с синим, мама тебя похвалит. Мама-то есть у тебя?
Лену вопрос не удивил. У многих ленинградских ребят не было у кого отца, у кого матери, а у кого и обоих: кто-то жил с бабушкой, кто-то с тетей, а те, у кого родных совсем никого не осталось после блокады, жили в детском доме. Поэтому она просто ответила:
– Мама есть. У меня папы нет. Погиб на фронте.
– Как звали папу?
– Константин.
– А тебя-то как зовут?
– Лена.
– Константин и Елена. У вас с папой, стало быть, именины в один день… Упокой, Господи, души рабов Твоих воина Константина и младенца Георгия и даруй здравие рабе твоей отроковице Елене, – сказала старушка и перекрестилась.
Лена креститься не умела, поэтому просто наклонила голову и вежливо сказала:
– Большое спасибо.
– А ты чего ж не крестишься?
– Я не умею…
– И в церковь не ходишь? Лена помотала головой.
– А на Радоницу брата навестить все-таки пришла, умница! Ну и то хорошо. Бери цветочки-то…
(Весь этот разговор Лена позже пересказала маме, и та тогда ничего ей не сказала, просто похвалила за вежливый разговор со старушкой, а про Радоницу и молитвы ничего объяснять не стала. Но надо же – через столько лет все вдруг так подробно вспомнилось!)
Своего имени старушка почему-то так и не сказала, и Лена обращалась к ней просто «бабушка», как тогда было принято.
– Спасибо, бабушка! – сказала она и отправилась к могилке Юрика, которая была отсюда видна, даже искать не пришлось.
Лена посадила анютины глазки перед ветреницами, и получилось взаправду очень красиво. Она два раза сходила на канавку и щедро полила цветы, а в последний раз еще хорошенько помыла руки в холодной, почти ледяной воде. Подумала и все-таки прихватила два букетика ветрениц –
для мамы и для Любушки. А вдруг пригодятся? Потом набрала полную лейку воды для бабушки.– Вот, Юрик, теперь у тебя тут будет красиво. Спи спокойно, милый Юрочка!
На душе у нее было так хорошо и почему-то так спокойно, как будто все беды этого дня уже остались позади. Даже потерянный дневник больше не вспоминался. Она знала, что сегодня вернется домой, попросит прощения у мамы, а завтра у Любушки, и с дневником как-нибудь уладится… Она была в этом уверена. Как будто неведомый братик Юрик ей об этом сказал. Она взяла свой портфель и пошла возвращать лейку.
Бабушка уже посадила анютины глазки на своих могилках и обрадовалась, что Лена догадалась принести ей воды. Она полила цветы и оставила немножко, чтобы помыть руки. Потом они сидели рядышком на скамейке, пили молоко и ели булку с вареньем и бабушкин пирог с картошкой. А после вместе пошли к остановке 36-го трамвая: оказалось, что могилка Юрика была недалеко от главной дорожки кладбища, которая вела прямо к воротам и остановке.
Кстати, подумала Елена Константиновна, раз уж я тут, не поискать ли Юрочкину могилку, а вдруг сохранилась? Она отдышалась на весеннем воздухе и чувствовала себя превосходно.
Как ни странно, могилка нашлась. Белый мраморный крест так и стоял, утопленный в кирпичную пирамидку; в щели между обломками набилась земля и намертво их скрепила. А вся квадратная раковина густо-густо поросла белоснежными ветреницами, и не то что крапивы, а и земли под ними не было видно.
– Прости меня, братик Юрочка, что я столько лет не была у тебя и не молилась о тебе, – сказала Елена Константиновна. – Вспомнила вот только теперь, будто случайно… Но мы-то с тобой знаем, что таких случайностей не бывает! Тогда ведь тоже была Радоница… Теперь, дорогой мой, я до самой нашей встречи буду за тебя молиться. И ты тоже молись за меня, пожалуйста!
А вот бабушкиных могилок она не нашла, да и не искала: они были обычные, с железными крестами, как помнится, и даже если с тех пор их стало уже три, так и таких оградок тут хватало. Тем более, что имени старушки она так и не спросила.
А история с дневником тогда и вправду кончилась благополучно, вспомнила Елена Константиновна по пути к метро. Любушка, не дождавшись возвращения Лены, после школы сама зашла к ним домой и все рассказала маме. Лена вернулась, когда они сидели за столом и пили чай. Обе обрадовались букетикам ветрениц. «Где же ты нашла такую прелесть?» – удивилась мама. Пришлось все рассказать, правда, без особых подробностей: поехала с горя на 36-м трамвае в Автово, где уже настоящая весна, там и нарвала.
Отыскался и пропавший дневник: это безобразник Сережка подобрал упавшую со стола тетрадку, быстренько унес в свой уголок и там разрисовал своим замечательным красно-синим карандашом половину чистых страниц. Рисовал он войну, взрывы, поэтому разрисованные страницы были еще и порваны. Что с него, детсадовца, взять! Пришлось маме испорченные листы аккуратно вырезать ножницами, а Любушка сказала, что если страниц дневника не хватит до конца года, пусть Лена записывает домашние задания просто в тетрадку.