Нечистая сила
Шрифт:
– Мы вот тут с Екатериной Викторовной увлеклись мечтами. Я соблазняю ее ехать в Египет смотреть пирамиды фараонов.
– А я не поеду, – сказала Екатерина Викторовна тоном капризной девочки. – На кого я оставлю моего пупсика?
Сухомлинов с чувством поцеловал ей ручку.
– Леон Александрыч, я вручаю вам свое сокровище. А тебе, Катенька, надо видеть мир. Во всей его необъятности. Ты ведь теперь столичная дама! Поезжай, душечка…
Манташев с глубоким вздохом воззрился на часы.
– Очень заль расставаться, но мне пора. Екатерина Викторовна, не отказывайтесь от лицезрения египетских пирамид. Из Египта мы навестим римские бани Каракалла, где еще сохранились фрески, из коих наглядно видно, что способы человеческой любви в древнем мире были таковы же, что и сегодня…
Далее «молодая» жизнь Сухомлинова
Ну, а что тут можно еще добавить? Известно, что счастлив в любви только тот, кто счастлив. Да и разве цветущая госпожа министерша не стоила честных мужских расходов?
– Мой пупсик – Мольтке, – и поцелуи, поцелуи…
Эх, повезло же человеку на старости лет!
Побирушка начал еще с порога кабинета:
– Владимир Александрович, все уже знаю… все! Меня не обманешь. Видел уже. Как же! Кто не побежит смотреть Екатерину Викторовну? Таких дураков в Петербурге нет… все бегают и все любуются. Сегодня имел счастие поднести ей фиалки…
Андронников уселся в кресло напротив Сухомлинова, уверенным жестом выбрал из коробки сигару.
– Конечно, – сказал он, втыкая ее в жирный рот, – Москва не сразу строилась, и счастье надо добывать в бою… Знаю! Все знаю. Извещен. В этом бракоразводном процессе могут возникнуть нежелательные трения. Понимаю. Их надобно избежать. А посему полагаю, что без лжесвидетельства не обойтись…
– Как вы сказали? – навострился Сухомлинов.
– Ведь этот буйвол Бутович уперся в закон. Вот если бы он, допустим, сблудил… тогда было бы очень хорошо!
– Михайла Михайлыч, что вы предлагаете?
– Это вы мне предлагаете… всего тысячу рублей.
– Зачем?
– Как зачем? А кто в Париж поедет?
– Простите, а зачем ехать в Париж?
– Ах, боже мой, я же русским языком толкую вам, Владимир Александрович, что нужна справка… Справка о том, что муж Екатерины Викторовны не раз прелюбодействовал.
– С кем? – отупело спросил Сухомлинов.
– С мадемуазель Гастон… с гувернанткой!
Сухомлинов долго тряс жирную руку Побирушки.
– Ради бога, голубчик, выручите… Екатерина Викторовна исстрадалась. Бедняжка! Вы даже не знаете, как этот изверг Бутович тиранил скромную женщину… А чем кормил, знаете?
– Еще не выяснил.
– Овсянкой! – доложил военный министр.
– С ума можно сойти, – отвечал Побирушка.
– Такую женщину и кормить овсянкой? Это не просто разврат – утонченный разврат! Такой человек только и мог сожительствовать с гувернанткой…
Получив командировочные от министерства, Побирушка смотался в Европу, откуда вывез на родину справку о том, что мадемуазель Гастон незаконно сожительствовала с господином Бутовичем, и эту справку поместили в святейший Синод, ведавший на Руси бракоразводными делами. Но тут мадемуазель Гастон, прослышав об этом, отдала себя в руки медицинской экспертизы Парижа, и в архивах Синода появилась еще одна справка о том, что госпожа Гастон до 33 лет сохранила целомудрие… Сухомлинов пребывал в панике: «Ну, кто же мог подумать такое о француженке? Кошмар… Ах, как она подвела нас!» Нравственность гувернантки Гастон неожиданно обрела мощный международный резонанс: посол Франции явился в министерство иностранных дел и принес Извольскому протест от имени Французской республики (наши историки отмечают, что протест был «пламенный»)! Побирушка сунулся было в Синод, но из покоев выскочил разгневанный митрополит Владимир, главный эксперт по части разводов.
– Прочь, нечестивец! – заорал он, взмахивая посохом. – Я кого только в своей жизни не разводил, но в таких гнусных помойках, как ваша, еще не копался… Сухомлинов – уже не мальчик, мог бы и успокоиться. Не будет им божьего благословения!
Побирушка стакнулся с Альтшуллером. «Ну, а теперь что нам делать?» – спросили они друг друга… «Черный кабинет» вскоре перехватил два письма Сухомлинова, посланные им в Киев к сахарозаводчику Льву Бродскому; в них министр открыто выражал свое желание видеть Бутовича отравленным.
Потом многие документы из сейфов Синода пропали, а митрополит Владимир слег в постель, убежденный, что кто-то подмешал ему в пищу яд. Бутович с малолетним сыном от Екатерины Викторовны таскался по заграницам, проедая по курортам доходы от своего чернозема, потом решил вернуться домой, чтобы (как он говорил) «искать правды у царя». На пограничном вокзале в Эйдкунене в купе к нему подсел тучный господин восточного типа, который сказал:– Владимир Николаевич, если вы пересечете границу империи, вы сразу же будете арестованы как германский шпион…
В эти дни Екатерина Викторовна проговорилась перед своей дальней родственницей – госпожой Червинской:
– Ах, Наташа! Да я скорее лягу на рельсы, как Анна Каренина, но уже никогда не вернусь на бутовичский хутор…
Одетая с вызывающей роскошью, она теперь обедала только у Кюба или Донона, где публика, привлеченная скандальным разводом, шепталась о ней: «Вот сидит штучка Сухомлинова!», и это ей даже льстило (она согласна быть хоть «штучкой»). Громадную поддержку оказывал им сам царь. Николай II еще смолоду, когда командовал батальоном преображенцев, поощрял браки офицеров с женщинами скомпрометированными. Каждый, кто женился на падшей особе, мог рассчитывать на его благосклонность и быстрое продвижение по службе. Царь вызвал обер-прокурора Лукьянова.
– Я не хотел бы вмешиваться в дела Синода, но поймите меня правильно: Сухомлинов должен жениться на госпоже Бутович, чтобы министр мог спокойно трудиться на благо отечества.
Лукьянов согласился дать развод, но съязвил:
– Поймите и нас, государь! Каково же будет положение Синода, если каждый новый министр для того, чтобы спокойно трудиться на благо отечества, будет уводить от мужей чужих жен?
Николай II рассмеялся и сказал любезно:
– Войдем в положение Сухомлинова – ему уже на седьмой десяток, так дадим же старику побаловаться перед смертью.
«Баловство» закончилось ритуалом свадьбы, шаферами в которой были Побирушка и Альтшуллер, причем Побирушка сказал:
– Владимир Александрыч, в кавалерии всегда существует падеж лошадей, а шкурами, снятыми с них, никто не озабочен. Позвольте сдиранием шкур заняться мне… вполне бескорыстно!
– Я понимаю, – отвечал Сухомлинов, – что корысти тут нету, одна чистая трогательная романтика и… шкурная забота!
После свадьбы бакинский миллионер Леон Манташев сразу же повез госпожу министершу лицезреть пирамиды в Египте, откуда они завернули в Рим для осмотра банных фресок Каракалла. Из интересного путешествия Екатерина Викторовна вернулась подвижной, сильно загорелой, а шею ее окружало драгоценное колье, словно выкраденное из гробницы египетской Клеопатры.
– Сколько ж, Катя, ты заплатила за эту прелесть?
– Это дешевка, пупсик, в Каире никто даже не смотрит…
Сухомлинов вдруг загрустил:
– Скажи, птичка моя, а Леон Александрович… он случайно не делал тебе никаких игривых предложений?
Госпожа министерша погрузилась в обморочное состояние:
– Как ты мог подумать? – разрыдалась она. – Я свято несу свой крест – быть женою великого человека!
Ах, читатель! Я ведь не бездушная литературная машина и, когда пишу, переживаю за своих героев. Честно скажу – мне иногда и жалко этого старого человека в красных штанах. Сидел бы себе в Тамбове, командуя кавалерийской дивизией, «винтил» по маленькой в клубе, «цукал» на смотрах господ корнетов, качал на коленях белокурых внучек – и все было бы в порядке. Так нет, черт возьми! Царь велел ему стать «историческим человеком», и Сухомлинов… стал им. Весною 1917 года его окружила яростная толпа. Под градом кулаков и насмешек оплеванный старик уже не будет понимать, что происходит, и тогда неуместным покажется белый Георгиевский крест на его шее – ведь это его славное прошлое, его молодость, когда он отлично сражался в седле. Затем наступит жалкое прозябание в Берлине, где, оглохший и глупый, он будет писать всякую ерунду, чтобы самому очиститься, а других испачкать. В необъятном море белоэмигрантской литературы книги Сухомлинова – самые плачевные. В них нет даже злости – лишь обиды да кляузы. И глаза старику уже не закроет Екатерина Викторовна… Великие события мира растворили эту женщину в себе, будто жалкую муху, упавшую в чан с кипящей кислотой.