Нечто большее…

— Постараюсь успеть.

На этих словах он отключился.

Наши имена три раза звучали под сводами аэропорта. Три раза нас настойчиво просили пройти на посадку. Всё это время я сидела напротив ворот, через которые по телетрапу пассажиры проходили в самолёт.

Дэвид так и не появился.

Итак, судя по всему, это Рождество я встречала в аэропорту Ла Гуардия. Без планов, без подарков, которые улетели в Денвер, и — что было неожиданней всего — без бойфренда. И больше всего на свете мне хотелось бы знать: когда, где, а главное — чем я обидела этого жирного урода в красном колпаке и его свору блошистых, вонючих парнокопытных.

Глава 21

Говорят, пять стадий принятия неизбежности — это, скорее, предписание, нежели реальное описание того, что мы чувствуем на самом деле. И не обязательно они идут в том порядке, в каком были сформулированы изначально.

Я прошла их все за одно мгновение.

Отрицание: «Дэвид не мог меня бросить».

Злость: «Он что, издевается надо мной?!»

Торг: «Он просто полетит другим рейсом».

Депрессия: «Он не полетит другим рейсом».

Смирение: «Дэвид меня бросил».

Еще несколько минут ушло на то, чтобы найти для этого причину. И, найдя её, я пережила все пять стадий заново. Но уже в другом порядке: злость, отрицание, торг, смирение, депрессия.

А затем всё перепуталось. Злость сменялась виной, смирение — обидой. И над всем этим, грозя смыть собой остальные чувства, чёрной тучей висело разочарование. В первую очередь, собой.

По иронии судьбы моё перепутье оказалось не только метафорическим.

В освещённой яркими прожекторами зимней ночи взлетали и садились самолёты. Сотни людей улетали, возвращались; встречали, провожали… Я находилась на перекрёстке множества дорог — воздушных и жизненных. Куда я пойду или полечу, что скажу или сделаю — в данный момент как никогда важно было не ошибиться с направлением. И я чуть-чуть гордилась собой, поняв, что мне не хочется, как раньше, купить билет на ближайший рейс и улететь, оставив другим разбираться с устроенным мною бардаком. Но ведь никто не давал гарантии, что в другом месте он не повторится. Тем более, как оказалось, у меня хорошо получается наступать на те же грабли.

В стремлении взять контроль над своей жизнью, я не заметила, как допустила один существенный просчёт: я вовсе не примирилась с прошлым, а жила с оглядкой на него. Не я, а прошлое контролировало мою жизнь.

Через призму прошлого я смотрела в настоящее. И именно из-за него не видела будущего. Оно не позволяло мне двигаться дальше. Именно поэтому я испытала облегчение, когда Джеймс сделал попытку передо мной извиниться. Собственно, мне нечего было ему прощать — другой человек жил в моём сердце. Но, впервые с начала наших отношений я призналась самой себе, что всё время сравнивала их — Дэвида и Джеймса. В словах, в отношениях, а главное, в поступках они были разными, и, пусть лишь краешком сознания, но я всегда замечала эту разницу и трепетала перед ней. Любовь к Дэвиду стала антиподом любви к Джеймсу. Это была любовь-благодарность. Любовь-признательность. Как у подобранной собаки, которую бил предыдущий хозяин. И лёгкость, с которой я готова была пожелать Джеймсу счастья, стала тому доказательством. Не думаю, что мой теперешний мужчина ждал от меня именно такой любви.

При всех сложностях, с которыми начинались наши отношения, Дэвид не отказывал мне в доверии. Более того, зачастую он мог бы быть и похитрее, по сдержаннее, особенно в том, что касалось оценки действий Джеймса. Но, в отличии от меня, он был последовательным. Последовательным и понимающим. И всегда давал мне возможность маневрирования. Ну, или почти всегда. Незаметно, он стал неотъемлемой частью моей жизни. Поэтому я сразу запаниковала, услышав в трубке его холодный голос.

Я говорила, что не хочу довольствоваться малым. Дэвид дал мне всё — внимание, заботу, чуткость, уважение. Его отношение я принимала как должное. Словно компенсацию за то, чего не дополучила от предыдущего мужчины.

Осознав это, я поняла, что вместо того, чтобы безоглядно любить Дэвида, всё это время я «не любила» Джеймса. И вот тут мне по-настоящему стало страшно. Потому что, если это понимала я, значит, понимал и Дэвид.

И самым скверным во всём этом было то, что мне до сих пор нечего было ему предложить. Я всё ещё была не зрела в своих чувствах и суждениях. Ведь, если бы я по-настоящему любила Дэвида, если бы понимала, разве подвергла бы сомнению его слова о Джеймсе? Сколько шансов можно давать человеку, прежде чем он окончательно упадёт в ваших глазах? Для Джеймса мне хватило одного. Сколькими же в отношении меня довольствуется Дэвид?

И дело даже не в этом злосчастном поцелуе. Я подсознательно была готова, что где-нибудь когда-нибудь допущу ошибку, и Дэвид воспользуется данной лазейкой, чтобы уйти. Вот в этом заключался мой второй промах: я не доверяла ему до конца. Не подпускала близко. Из-за того, что произошло у меня с Джеймсом, я держала человека, который был готов полюбить меня, на расстоянии. С одной стороны, легко оправдаться: мои первые — и единственные — отношения с мужчиной закончились полным крахом, и нет ничего удивительного, что к следующим я относилась предвзято. Но в таком случае, я изначально воспринимала Дэвида как следующего. Он не был моим единственным. Может, именно поэтому я до сих пор не сказала ему, что люблю.

Может, поэтому этого не сделал Дэвид.

А потом он увидел, как я целуюсь со своим бывшим.

Будь поцелуй менее интимным, его можно было бы принять за своеобразный акт примирения. Такое проявление чувств было нетипичным для Джеймса. Этим он и застал меня врасплох. А я, растаяв от его извинений, смалодушничала. Вместо того, чтобы в первый момент врезать Джеймсу по яйцам, я замерла, в надежде, что это не продлится долго. Мне не хотелось конфронтации. Я просто хотела, чтобы он побыстрее закончил слюнявить меня и ушёл. Джеймс, со своей стороны, отлично знал, что делал, обставляя всю сцену таким образом, чтобы Дэвиду было больнее. А заодно и мне. Это не делало его поступок более низким. Это делало меня дурой столетия.

Чтобы всё это сложилось в голове, не ушло много времени. Его понадобилось гораздо больше, чтобы понять, как я буду действовать дальше. Вероятность того, что Дэвид захочет видеть меня, с каждым часом приближалась к нулю. Но я готова была бороться за каждую сотую долю этого нуля. К чему бы эта борьба меня не привела.

Было около половины одиннадцатого, когда такси остановилось возле ярко освещённого входа в здание, где располагалась квартира Дэвида. Минут пять я сидела в машине, стараясь унять бешеное биение сердца. Казалось, от долгих часов размышлений оно окаменело, и его стук отражался во всём теле: начинаясь от висков, через горло и живот пульс истерично бился в подколенных впадинах.

Всю дорогу от аэропорта я думала о том, что скажу. Заготовленная речь — по больше части оправдательная — звучала поначалу унизительно, после — просительно, а в конце я и вовсе превращалась в нечто, напоминающее раздавленную гусеницу. Зная Дэвида, он потеряет ко мне интерес уже после первых двух минут подобного блеяния.

Я не была овцой, отправляющейся на заклание. Я шла к своему мужчине. Нам о многом надо было поговорить, кое-что объяснить, в чём-то окончательно разобраться. Но в данный конкретный момент я вся сконцентрировалась на одном желании — чтобы он просто открыл мне дверь.

Санта вычеркнул меня из всех списков.

Судя по записям охраны, «сегодня мистер Рассел домой не возвращался».

Разочарование, которое я испытала, по своей силе могло соперничать с ураганом Сэнди. Сломанные деревья, поваленные рекламные щиты, затопленные улицы и станции метро — Манхэттен тогда был полностью отрезан от города. Страх, разрушение и непонимание того, что происходит — со скоростью в семьдесят миль час ветер разносил эти чувства, заражая улицы, дома, людей…

Всё то же самое я испытывала сейчас. Плюс паника. Меня будто отрезали от континентальной части США. Самонадеянно было думать, что такой человек, как Дэвид Рассел заберётся в свою берлогу, чтобы зализывать душевные раны. В ушах снова и снова звучало это холодное «возможно…».