Нечто по Хичкоку (сборник)

Хьюсон вновь резко поворачивается в сторону доктора Бурдэта, и тот его охотно встречает ласковым, зловещим взглядом блестящих стеклянных глаз. Хьюсон тут же делает обратный поворот и почти застает восковую фигуру Криппена на месте преступления — он собирался пошевелить рукой.

«Ага, паршивец! И вы все, восковые паскудники! Попробуй кто шевельнуться — я расшибу вдребезги!»

Снова возникло жгучее желание немедленно убежать отсюда. Уже есть материал для статьи, уже можно ее слепить. Да уже десяток их можно состряпать!.. Уйти скорее! Кто там в «Утренних новостях» поймет, сколько времени он просидел в этом подземелье. И кстати, любому редактору наплевать на это обстоятельство, если сама статья написана хорошо.

Очень соблазнительно было поддаться всем этим доводам, останавливало Хьюсона одно: ночной сторож донесет директору и тогда прощайте пять фунтов стерлингов премии. Нет, уйти невозможно. Интересно, что там дома? Спит спокойно Роза или думает о нем?..

Почти удалось снова отвлечься, но очень ненадолго: восковые фигуры не оставили Хьюсона в покое, мало того, что они продолжали двигаться, когда он не смотрел в их сторону, теперь они уже стали при этом и дышать… Вот, Хьюсон совершенно явственно расслышал чье-то дыхание. Может быть, Хьюсон стал таким образом слышать собственное дыхание? Новое мучение, новая игра нервов? Это надо было проверить. Хьюсон замер, старался не шелохнуться и задержал дыхание, как будто плыл под водой, и пока он не дышал, он не услышал чужого дыхания. Хьюсон вынырнул на поверхность, глубоко вздохнул. Никто не дышал, все померещилось, если только… если только этот хитрец не нырнул под воду, подражая ему. Хьюсон повторил один из своих трюков — резко обернулся и постарался увидеть сразу все, напрягая свои глаза, из которых уже не мог исчезнуть испуг. Он ничего не увидел, на него все так же неподвижно и мертвенно смотрели восковые истуканы, которым удалось на долю секунды опередить Хьюсона и остановить даже самые малейшие движения. Несмотря на то, что по спине журналиста ползали мурашки, он все же с черным юмором сделал себе профессиональную зарубку для будущей статьи, сравнив мысленно поведение восковых фигур с поведением школьников, развлекающихся за спиной учителя, пишущего на доске.

Сравнение манекенов со школьниками неожиданно помогло Хьюсону немного ослабить нервное напряжение. Он направил свои мысли по ровной дороге житейских рассуждений. Кто он, Хьюсон? Обыкновенный репортер лондонских газет, репортер-неудачник. Рэймонд Хьюсон, репортер-неудачник, однако живой человек из мяса и костей, ходит по улицам Лондона, дышит сырым воздухом, участвует в городской суете. Вот он сидит теперь в этом мрачном подземелье, ему нужно написать статью, сенсационную статью про этих восковых идолов. Кто они, эти восковые уроды, столпившиеся вокруг него. Да никто! Куклы из воска, тряпок и опилок. Они, конечно, изображают убийц, они сделаны в рост человека, но все это, просто чтобы развлекать ротозеев, которые сюда забредут, немножко щекотать их ленивые нервы… Эти восковые фигуры не могут ни двигаться, ни дышать — тут и думать нечего.

Хьюсону почти удалось выпутаться из липких пальцев страха, он даже попытался вспомнить забавную историю, которую ему рассказали вчера в одной редакции. Хьюсон почти освободился, мешал ему только гипнотизирующий взгляд доктора Бурдэта, который он почувствовал у себя за спиной. Произошел внезапный нервный срыв — Хьюсон резко повернулся вместе с креслом, сразу же увидел глаза доктора Бурдэта и громко крикнул:

— Ты! Я видел, что ты двигался! Я видел!..

После этого крика Хьюсон сразу обмяк в своем плюшевом кресле. Он долго сидел неподвижно с остекленевшим взглядом, как человек, откопанный из снежного сугроба.

Не в состоянии шевельнуть даже пальцем, расширенными от ужаса глазами Хьюсон наблюдал, как доктор Бурдэт неторопливо слезает со своего пьедестала, приподнимает над собой красный канат ограждения и выходит на свободу.

Цоколь для фигуры доктора Бурдэта помещался на небольшом деревянном помосте, и, выйдя за канат, доктор уселся на край этого помоста, посмотрел в лицо Хьюсону и спокойно сказал:

— Доброй ночи!..

Он приветливо улыбнулся и, пристально глядя в бледное лицо журналиста, начал неторопливо говорить на хорошем английском языке с небольшим иностранным акцентом:

— У меня не было никакой необходимости в вашем присутствии здесь, у меня не было к вам никакого дела. Только когда я услышал ваш вечерний разговор с достопочтенным директором этого заведения, я узнал, что на эту ночь у меня будет компаньон. Вы пытаетесь пошевелиться, это у вас не получится: говорить и двигаться вы теперь будете только с моего разрешения. Мне кажется, что вы по характеру довольно нервный человек. Вам происходящее сейчас кажется галлюцинацией. Должен вас разочаровать: я не представляю собой одну из этих идиотских восковых фигур, я живой доктор Бурдэт.

Он замолчал, прокашлялся, уселся поудобнее и стал продолжать:

— Иногда приятно поговорить с умным человеком. — Он потер рукой ляжки. — Извините, но члены мои несколько онемели… Так вот, позволю себе кое-что рассказать. Некоторые обстоятельства принуждают меня жить в данное время в Англии. Однажды вечером на улице, как раз вблизи этого заведения, на меня очень внимательно посмотрел один полицейский. Мне показалось, что он хочет пойти за мной, остановить, задать какие-то вопросы, что совершенно было мне не нужно. Я быстро смешался с толпой входивших в музей посетителей и проник сюда. Когда я попал в это подземелье, где мы сейчас с вами беседуем, у меня возникла мысль, как избавиться от преследования. Я громко крикнул: «Пожар!», и все ротозеи, которые находились поблизости, бросились к лестнице. Тем временем я снял с моего воскового изображения, которое, кстати сказать, меня очень позабавило, пальто-балахон, надел его на себя, спрятал манекен под этот помост и занял его место на цоколе. Когда ложная тревога отшумела и посетители стали снова курсировать по музею, то, признаюсь, мне пришлось провести очень утомительный вечер на пьедестале. Если я видел, что на меня никто не смотрит, то я позволял себе слегка пошевелиться и сделать несколько более глубоких вздохов. Был момент, когда я чуть не попался. Один бедовый мальчик заорал, что я двигаюсь. К счастью, родители ему не поверили и даже пообещали домашнюю взбучку за неумение вести себя в обществе…

Доктор Бурдэт снова потер ляжки, еще раз приятно улыбнулся Хьюсону и с легкой насмешкой сказал:

— Вы с таким вниманием слушали рассказ директора обо мне. Мне тоже доставил удовольствие его рассказ, в основных чертах довольно верный, хотя и несколько пристрастный. Нет, я не покончил с собой, вот я, живой, перед вами. А вот версия о моей смерти, пущенная по свету, мне очень полезна. Сказанное о моих маниакальных наклонностях в принципе верно, но объяснение дано довольно обывательское… Хочу обратить ваше внимание на то, что всех людей можно разделить на две большие группы: коллекционеров и не коллекционеров. Оставим в стороне группу не коллекционеров и обратимся ко второй. Эта армия и многочисленна, и пестра. Есть образованные эрудированные коллекционеры, собирающие монеты, медали, ордена, оружие или, скажем, насекомых. Есть вульгарные коллекционеры, они собирают спичечные коробки, почтовые открытки, этикетки от бутылок, конфетные обертки… Что касается меня, я коллекционирую человеческие глотки.

Доктор Бурдэт прервал рассказ, с интересом посмотрел на горло журналиста, усмехнулся и сказал:

— Ваш визит для меня неожиданный подарок случая. Грех жаловаться, хотя должен вам сказать, что ваше горло не производит впечатления. Вы меня извините, но горло у вас хиленькое. Я предпочитаю мясистые полнокровные красные шеи…

Он порылся в кармане и вытащил бритву. Точным движением он раскрыл ее, попробовал лезвие пальцем, провел им плашмя по ладони взад и вперед.

— Это французская бритва, — сказал он, посмотрев на Хьюсона, как если бы тот был очень заинтересован в происхождении этого инструмента. — В Англии ими редко пользуются, но, может быть, вам такая уже попадалась на глаза? Их лучше всего точить о дерево. Обратите внимание, лезвие очень узкое. Такой бритвой нельзя сделать глубокий разрез, но все же вполне достаточный. Да вы скоро в этом убедитесь. Мне хочется задать вам вопрос, который задают парикмахеры своим клиентам в цивилизованном мире: «Эта бритва вам подойдет, месье?»

Доктор Бурдэт поднялся с помоста, вдруг показавшегося миниатюрной копией эшафота. Он приблизился к Хьюсону легкими шагами артиста или шагами хищника в джунглях.

— Приподнимите повыше подбородок. Еще чуть-чуть. Спасибо… Еще чуточку повыше!.. Ах, спасибо, спасибо!.. Спасибо!..

В одном из концов зала часть потолка была застеклена матовым стеклом, и через этот фонарь проходил скудный свет из верхнего этажа. Лучи взошедшего солнца проникли из верхнего помещения сквозь матовые стекла и, смешавшись со светом электрических ламп, создали весьма жуткое освещение сцены, которая даже и не нуждалась в дополнительных эффектах.

Восковые фигуры спокойно стояли на своих местах, ожидая зрителей, которые им принесут свое восхищение или отвращение. В главном проходе Хьюсон сидел в плюшевом кресле, прижавшись к его спинке. Его голова была задрана кверху, он как бы подставлял подбородок бритве невидимого парикмахера. Ни малейшей царапины не было ни на горле, ни на лице журналиста, однако он был мертв, и тело его уже остыло. В газетах не доверяли силе его воображения, и, как оказалось, напрасно.

Доктор Бурдэт со своего постамента равнодушно смотрел на мертвого журналиста. У него и не могло возникнуть никаких эмоций, все-таки это был кусок воска, одетый в тряпки.