Нечто по Хичкоку (сборник)

Голос потух. Бредли почувствовал, что его понесли, положили… Что-то щелкнуло в его позвонках, какой-то нерв освободился, и Бредли открыл глаза. Обстановка оказалась очень знакомой.

— Поп, — еле слышно прошептал Бредли. — Поп, это я.

Старик, не вглядываясь в черты лица покойника, был занят более важным делом: укладывал удобнее на лежаке руки и ноги Бредли.

— Поп, это я, — сказал Бредли немного громче. — Я живой. Позови врача. Скорее приведи врача…

Поп Хендерсон вздрогнул от неожиданности, потом наклонился над Бредли.

— Это вы, сэр Бредли? Да что же, это! У вас так лицо распухло! Так это вы!..

— Врача, врача, — выжимал из разбитого рта Бредли, — врача…

Поп Хендерсон нерешительно выпрямился, потом взял простыню и начал ее развертывать.

— Сэр Бредли, я вас очень просил не шутить так со мной, очень просил. — Он аккуратно покрыл Бредли простыней. — Сэр Бредли, я вас уже просил, не шутите так… Бригадир Робертс мне не простит такого. Нет, нет, сэр Бредли, два раза в одну ночь, это невозможно, сэр Бредли!..

Старик решительно вдвинул лежак с репортером, укрытым простыней, в ячейку, закрыл дверцу с табличкой № 12 и надежно запер ее.

Он постоял немного, бессмысленно уставившись на эту табличку, потом медленно прошел в свою конторку и уселся дожидаться окончания дежурства.

Филипп Мак Дональд Кровь

Около восьми вечера Сиприан спокойно дожидался появления Эстред. Она была у себя в спальне и переодевалась, чтобы пойти вместе с Сиприаном на довольно скучный прием к Баллардам.

Сиприан прохаживался по салону, одобряя хороший вкус Эстред. Все было гармонично: мебель, картины на стенах, драпировки, освещение, колорит. Горничная уже ушла. В доме было тихо. Сиприан подошел к камину и взял с его карниза чашку кофе. У Баллардов им надо появиться не раньше половины десятого. Времени на сборы было еще достаточно. Выпив кофе, Сиприан поставил чашку обратно на камин. Его пальцы некоторое время трогали нежный фарфор, не торопясь расстаться с его теплом. Затем Сиприан перенес пальцы на более прохладный предмет — тонкую рюмку в форме чашечки цветка. Он забыл, какой ликер налила в эту рюмку Эстред. Чувствительные ноздри Сиприана уловили горьковатый запах апельсина, когда он приблизил рюмку к губам. Сиприан улыбнулся — Эстред все выбирает безошибочно. Он отпил глоток — терпкий вкус вина приятно ощутился на языке.

Большое зеркало над камином позволило Сиприану проверить свою внешность. Он очень внимательно вглядывался в свое отражение. Да, именно таким ему хотелось себя видеть: благородная бледность лица, слегка выдаются скулы, волевой подбородок, четко обрисованный рот, уголок верхней губы чуть приподнят (легкая ироническая усмешка, очень легкая); тонкие, как бы вылепленные скульптором пальцы: правая рука держит рюмку, левая поправляет аккуратный узел галстука, цвет которого подчеркивает снежную белизну рубашки.

Мелькнувшее в зеркале синее пятнышко лазурита на его перстне напомнило ему о тех днях, когда Чарльз подарил ему этот перстень.

Сиприан оторвался от зеркала, сделал еще глоток. Хорошо бы повидаться с Чарльзом. Но когда он еще вернется из Венесуэлы? Интересно, как произойдет встреча Чарльза и Эстред? Что касается Эстред, в ее умении держаться Сиприан не сомневается, а Чарльз, конечно, быстро разберется в том, что это не только очаровательная женщина, но и одаренная художница. Так, мысли Сиприана вернулись к вынашиваемому проекту соединить таланты Чарльза и Эстред для оформления спектакля по его пьесе. Изящная, утонченная манера Эстред и трагическое, мрачное, покоряющее воображение Чарльза — это прекрасный дуэт для пьесы Сиприана Мосса «Абаназар».

Сиприан допил свой ликер. Упав в объятие мягкого удобного кресла, Сиприан продолжал размышлять о будущей постановке своей пьесы. Поглощенный мечтой о возможной театральной сенсации, он сначала не обратил внимания на стоявший перед ним на кофейном столике портрет Эстред, но вдруг он присмотрелся к нему и понял, что этой фотографии он еще не видел. Портрет был выполнен фотографом высочайшего класса: очень необычное интересное освещение, зоркость, наблюдательность мастера, уловившего именно неуловимую улыбку Эстред. По мнению некоторых, эта улыбка слегка портила красивое лицо Эстред, но для Сиприана эта улыбка была словно резюме того, что он в ней любил. Забыв предшествующие мечты о своей пьесе, Сиприан любовался портретом. Потом он устроился еще уютнее в кресле и отдал себя во власть своего обычного послеобеденного состояния нирваны, которое наступало, если количество выпитого вина было чуть-чуть выше нормы. Сиприан лениво потянул руку к журналу, лежавшему на столике. Это был последний номер журнала «Манхеттен». Сиприан раскрыл журнал на страницах театрального обозрения. Он в сотый раз начал читать длинную, но блестяще написанную статью театрального критика Бэрна Хейварда. Статья начиналась так: «Сиприан Мосс снова триумфатор»… Вся остальная статья великолепно раскрывала это заявление. Сиприан просмотрел статью до ее заключительного абзаца: «Нет никаких сомнений в том, что, несмотря на молодость автора пьес и иногда сомнительный выбор сюжетов для них (в частности для пьесы „Квадратный треугольник“), Мосс — это один из наиболее значительных драматургов нашего времени. А то, что это самый талантливый драматург современной Америки, то это могут подтвердить все».

За спиной у Сиприана отворилась дверь, он, не оборачиваясь, спросил:

— Вы уже готовы?

— Сиприан, — прозвучал голос Эстред.

О, этот голос! Каждый его звук содержал необъяснимую таинственную силу, действующую на волю и мысли Сиприана. Звуки голоса Эстред могли изменять настроение Сиприана. Стоило ему сейчас услышать свое имя, произнесенное голосом Эстред, и вся его нирвана исчезла, как легкий дым. Какое-то неясное, тревожное ожидание почти бросило его в дрожь.

— Сиприан, — повторил голос.

Нервное движение мускулов, и Сиприан легко, пружинисто встал из кресла и увидел Эстред. Он не просто увидел ее, он впился в ее лицо испуганным и еще не верящим взглядом. Сиприана стало трясти, а волосы его буквально встали дыбом.

Эстред медленно шла на Сиприана, он отступал. Она не должна коснуться его, ни в коем случае.

Она приближалась неотвратимо. Она протягивала к нему руки. Сиприан уже не осознавал, что он пятится, пока его спина не уперлась в карниз камина. По шее Сиприана текли холодные ручейки пота. Тело не хотело подчиняться разуму.

Сиприан понимал, что его состояние не отвечает тому, что происходит, в сущности — это просто обычный житейский инцидент, чтобы погасить его сейчас, а, может быть, и предотвратить будущее повторение, достаточно какого-либо простого жеста: пожатия плечами, улыбки, нескольких слов. Тело Сиприана вышло из подчинения и отказывалось делать эти жесты, язык и гортань не хотели произносить успокоительных слов.

Эстред приближалась, сейчас она дотронется до него.

— Сиприан! — умолял ее голос. — Сиприан… — звенело у него.

И вот оно! Вот оно:

— Я люблю вас, Сиприан, и вы это знаете…

В ушах у Сиприана тоненько зазвенело. Он пытался повернуть тяжелый язык. Губы не могли разомкнуться.

Эстред дотянулась до него. Она прижалась к нему. Тело молодой женщины стало неприятно согревать Сиприана. Какой-то туман заволок его глаза.

Руки Эстред обняли Сиприана за шею. Сиприану хотелось кричать, но и крик не получался. Руки в любовном порыве сжимали теснее. Она лепетала признания, его рассудок их не воспринимал. Наконец, Сиприану удалось высвободиться. Он дернулся вбок и чуть не упал, но задержался рукой за выступ камина. Другой рукой он наткнулся на металлический предмет и схватил его. Это была тяжелая кочерга в виде пики.