Недобрый час

– И все почему? Сказал в пьяной компании, что не допустит подтасовки на выборах, – добавил он и растерянно замолчал: судья Аркадио, прижав руки к животу, крючился над столом.

– Вам плохо?

Судья ответил утвердительно и, рассказав о прошедшей ночи, попросил секретаря принести из бильярдной болеутоляющее и две бутылки пива.

После первой бутылки в душе у судьи Аркадио не сталось и намека на угрызения совести. Голова была совсем ясная.

Секретарь сел перед машинкой.

– Ну а теперь что мы будем делать? – спросил он.

– Ничего, – ответил судья.

– Тогда, если вы разрешите, я пойду к Марии – помогу ощипывать кур. Судья не разрешил.

– Здесь вершат правосудие, а не кур ощипывают, – сказал он и, сочувственно поглядев на подчиненного, добавил: – Кстати, снимите эти шлепанцы и являйтесь в суд только в ботинках.

С приближением полудня жара усилилась. Когда пробило двенадцать, судья Аркадио осушил уже двенадцать бутылок пива. Он погрузился в воспоминания и с сонной истомой рассказывал теперь о своем прошлом без лишений, о долгих воскресеньях у моря и ненасытных мулатках.

– Вот какая жизнь была! – говорил он, прищелкивая пальцами, несколько ошеломленному секретарю, который молча слушал, одобрительно кивая время от времени. Сначала судье Аркадио казалось, что он выжат как лимон, но, делясь воспоминаниями, он все больше и больше оживлялся.

Когда на башне пробило час, секретарь начал обнаруживать признаки нетерпения.

– Суп остынет, – сказал он.

Судья, однако, не отпустил его.

– В городках вроде нашего редко встретишь по-настоящему интеллигентного человека, – сказал он.

Изнемогающему от жары секретарю осталось только поблагодарить его и усесться поудобней. Пятница тянулась бесконечно. Они сидели и разговаривали под раскаленной крышей суда, в то время как городок варился в котле сиесты.

Уже совсем измученный, секретарь завел разговор о листках. Судья Аркадио пожал плечами.

– Ты, значит, тоже клюнул на эту ерунду? – спросил он, впервые обращаясь к секретарю на «ты».

У того, обессилевшего от голода и жары, не было никакого желания продолжать разговор; однако он не выдержал и сказал, что, по его мнению, листки вовсе не ерунда.

– Уже есть один убитый, – напомнил он. – Если так будет продолжаться дальше, настанут дурные времена.

И он рассказал историю городка, уничтоженного такими листками за семь дней. Жители перебили друг друга, а немногие оставшиеся в живых, прежде чем уйти из него, вырыли кости своих предков – они хотели быт уверенными, что больше никогда туда не вернутся.

Медленно расстегивая рубашку, судья с насмешливой миной выслушал его рассказ и подумал, что секретарь, должно быть, увлекается романами ужасов.

– Все это смахивает на примитивный детектив, – сказал он.

Секретарь отрицательно покачал головой. Тогда судья Аркадио рассказал ему, что в университете состоял в кружке, члены которого занимались разгадыванием детективных загадок. Каждый из них по очереди прочитывал какой-нибудь детективный роман до места, где уже пора наступить развязке, и потом, собравшись вместе в субботу, они разгадывали загадку.

– Не было случая, чтобы мне это не удалось, – закончил судья Аркадио. – Помогало, конечно, то, что я хорошо знал классиков: ведь это они открыли логику жизни, а она – ключ к разгадке любых тайн.

И он предложил секретарю решить детективную задачу: в двенадцать часов ночи в гостиницу приходит человек и снимает номер, а на следующее утро горничная приносит ему кофе и видит его на постели мертвым и разложившимся. Вскрытие показывает, что постоялец, прибывший ночью, восемь дней как мертв. Громко хрустнув суставами, секретарь встал.

– Что означает: человек прибыл в гостиницу, будучи уже семь дней мертвым, – резюмировал он.

– Рассказ был написан двенадцать лет назад, – сказал судья Аркадио, не обратив внимания на то, что его перебили, – но ключ к разгадке дал Гераклит еще за пять столетий до рождества Христова.

Он хотел рассказать, что это за ключ, но секретарь уже не скрывал раздражения.

– С тех пор как существует мир, никому еще не удавалось узнать, кто вывешивает листки, – враждебно и напряженно заявил он.

Судья Аркадио посмотрел на него блуждающим взглядом.

– Поспорим, что я узнаю? – сказал он.

– Поспорим.

В доме напротив задыхалась в душной спальне Ребека Асис. Она лежала, потонув головой в подушке, и тщетно пыталась заснуть на время сиесты. К ее вискам были приложены охлаждающие листья.

– Роберто, – сказала она, обращаясь к мужу, – если ты не откроешь окно, мы умрем от духоты.

Роберто Асис открыл окно в тот миг, когда судья Аркадио выходил из суда.

– Попытайся уснуть, – просительно сказал Роберто Асис роскошной женщине, которая лежала, раскинув руки, почти голая в легкой нейлоновой рубашке, под розовым кружевным балдахином. – Обещаю тебе, что ни о чем больше не вспомню.

Она вздохнула.

Роберто Асис, который страдал бессонницей и провел эту ночь, меряя шагами спальню, прикуривая одну сигарету от другой, чуть было не поймал на рассвете автора листков с грязными инсинуациями. Он услышал, как около дома зашелестели бумагой, а потом стали разглаживать что-то на стене, но сообразил слишком поздно, и листок успели приклеить. Когда он распахнул окно, на площади уже никого не было.

С этого момента до двух часов дня, когда он обещал Ребеке, что больше не вспомнит о листке, она, пытаясь его успокоить, пустила в ход все известные ей способы убеждения, и под конец, уже в отчаянии, предложила: чтобы доказать свою невиновность, она исповедуется падре Анхелю в присутствии мужа. Это предложение, столь унизительное для нее, себя оправдало: несмотря на обуревавший его слепой гнев, Роберто Асис не посмел сделать решительный шаг и вынужден был капитулировать.

– Всегда лучше высказать все прямо, – не открывая глаз, сказала она. – Было бы ужасно, если бы ты затаил на меня обиду.

Он вышел и закрыл за собою дверь. В просторном полутемном доме Роберто Асис слышал жужжанье электрического вентилятора, который включила на время сиесты его мать, жившая в доме рядом.

Под сонным взглядом чернокожей кухарки он налил себе стакан лимонада из бутылки, стоявшей в холодильнике. Женщина, окруженная, словно ореолом, какой-то особой, свойственной только ей освежающей прохладой, спросила, не хочет ли он обедать. Он приподнял крышку кастрюли: в кипящей воде лапами вверх плавала черепаха. Впервые в нем не вызвала дрожи мысль, что ее бросили туда живую и что, когда черепаху, сваренную, подадут на стол, сердце ее еще будет биться.