Недолгий век зеленого листа
Шрифт:
— У других дети как дети — родителей слушаются, уважают, почитают. А мой — спросите-ка его, сколько раз ему нужно твердить, пока он сядет написать письмо родному отцу, который его вырастил, и если бы не он, пропали бы мы совсем. Надо умолять его два дня, пока он напишет. Ох, если бы дал мне господь знать хоть немного грамоту, стала бы просить я этого идола!..
Скридон приоткрыл один глаз и со скверным предчувствием ожидал продолжения. Ему не пришлось долго ждать.
— Вы подумайте — написать пять писем за неделю! Пять писем! Если разбить о его голову все горшки и миски — не напишет. А тут
Скридон подумал — хорошо бы, если б дверь очутилась рядом с постелью и он мог бы выскочить прямо во двор. Но дверь была далеко, Скридон наскоро умылся, оделся и вышел запрягать лошадей.
— Ты есть будешь?
Он молча разматывал вожжи.
— Слышишь, Скридон, ты будешь есть?
— Хватит с меня… уже наелся. Пошел ты, серый!
Да, какой-то шпион ходит по его следам и все записывает. Не успевает он дойти от Домники до дому, а его мать уже знает, о чем они говорили, слово в слово. Пять писем! Ни больше ни меньше. Кто мог знать, что пятое он не успел послать из Мелеуц и сам передал ей вчера вечером? Знали только он и Домника. Неужели сама Домника ей сказала? Ну не сошла же она с ума…
Мало-помалу успокоился, но твердо решил: не будет он Скридоном, если не поймает шпиона. Пусть только попадется тот ему в руки. Смешает с землей.
На мосту увидел Веруню, которая, облокотившись о перила, любовалась своим отражением в крохотной лужице — все, что осталось от огромного пруда. В годы засухи пруды усыхали.
— Ты едешь на Реут, Скридон?
— Еду.
— Подвезешь?
Скридон остановил лошадей:
— Ну садись!
Пока он искал для нее местечко поудобнее, Веруня уселась рядом с ним.
— Подвинься немного.
Парень удивленно посмотрел на нее.
— Что, боишься, не хватит места? Хва-атит. Я не такая толстая, как кажется… Ты как поживаешь?
Скридон подвинулся и, почувствовав рядом мягкое, горячее бедро, подумал:
«Вот влип! Теперь пойдут разговоры… «И сидели они рядышком, кума, сидели, как голуби!» Домника выцарапает глаза».
— Сколько тебе лет, Скридон?
— Стар уже, Веруня. Очень стар…
— А чего ты не заглянешь ко мне?
— Да к тебе все начальство ходит! Не угодишь кому-нибудь — и крышка. Загонят на край света.
— И ты боишься? Ха-ха-ха!
На нее внезапно напал смех, а когда Веруня смеется, аж на землю может упасть, если не схватится вовремя за плечо соседа.
Скридон осторожно огляделся — не видит ли их кто? — и удивился: что за черт, вроде ничего смешного не говорит, а эта дура помирает со смеху…
«Нужно свернуть разговор на что-нибудь серьезное…»
Но тут подвода спустилась в долину, а там какой-то мальчик пас телку и пристально смотрел на них. Заметив, что на голове у него новая синяя шапочка с лакированным козырьком, Скридон остолбенел:
«Трофимаш! Ну этот распишет меня…»
— И когда же ты придешь ко мне, Скридон?
—
Я-то приду, а ты откроешь?— Чего! Ха-ха-ха…
Скридон тут же бросил вожжи и быстро наклонился, чтобы их подхватить, и Веруня, не найдя на что опереться, перестала смеяться.
— Баде Скридон, а что вы мне дадите, чтобы я… — начал было Трофимаш, но тут же спохватился. Был он тоже мужчина, а на свете нет ничего постыднее, чем когда мужчина выдает мужчину, и потому надо было быстро переменить тему. — Куда едете?
— На Реут, Трофимаш.
Скридон хлестнул лошадей и уже не выпускал вожжей, пока не перевалили через холм.
— Нет, кроме шуток, Скридон, когда мне тебя ждать?
— Чего даром ходить…
— Тебе нужна плата?
— Не плата, но…
— Ну говори.
— Полюби хоть, черт возьми!
Тут Веруню разобрал такой смех, что ей уже мало было плеча Скридона и она добралась до самой шеи. И хотя Скридон молчал весь остаток дороги, Веруня сама себя рассмешила еще несколько раз.
Когда наконец добрались до Реута и Веруня слезла с телеги, Скридон готов был опуститься на колени и прочитать «Царю небесный». Другой молитвы он не знал.
«Если еще раз залезет на телегу — погиб!»
Свернул на свой участок, отсчитал две с половиной копны, сколько можно было забрать на телегу, и развернул лошадей. Тяжело одному, но парень приспособился: сперва бросал снопы на телегу, потом влезал и укладывал их.
«Теперь Домника устроит мне разнос!»
Когда все было погружено, слез с телеги посмотреть, как уложены снопы. Вытащил занозу из-под ногтя.
«Жаль только, что глупа. Наутро растрезвонит по всему селу… А можно бы чудно провести время…»
35
И вот уже стемнело. Лошади идут только шагом, и возница, разминаясь со встречной подводой, внимательно следит, чтобы не зацепить осью за ось; старухи, которых ночь застала в комнате, зажигают свет, чтобы найти дорогу на печку; детишки сбиваются в кучу, боясь цыгана — он только что вошел в село с котомкой и забирает детей, которые никак не угомонятся.
Уставший журавель долго нащупывает своим длинным клювом колодезное устье и, когда находит его, задумчиво засыпает; измотанные жатвой люди забывают открытыми на всю ночь ворота, и вдоль заборов бродит заблудившийся теленок; заходит в каждый двор и пристально смотрит, не его ли это дом.
Село замирает. Но кого-то нужда еще носит по дорогам.
Бадя Васыле спешит в кузню с поломанным колесом на спине; какая-то женщина ищет на обочине дороги потерянную бараном веревку; Кица идет в сельсовет с завядшей яблоневой веткой — опять ребятишки лезли в сад.
Спешит и Скридон. Идет прямиком, через огороды, чтобы поспеть, пока не улегся спать бадя Зынел. Очень устал, горят ладони от вил; когда он берет в руки платок, то совсем не чувствует его, и глаза режет от пыли — сил никаких. Ему хочется спать, и тропинка качается у него под ногами, как мостик из тонких еловых досок.
«Скажу два слова и уйду. Поверит — хорошо, не поверит — прощай…»
Бадя Зынел сидел на завалинке рядом с ведром воды и держал на коленях кружку.
— Ох, и извела меня жажда сегодня! Думал, дома выпью целую бочку. Чего не садишься?