Недоразумение (Трагедия ошибок)
Шрифт:
С этой минуты я поняла, что он больше не хочет делить со мной свое одиночество, что нашему союзу настал конец. Некоторые вещи он мог доверить только Франку. У них было общее прошлое, перед которым отступали недолгие годы нашей совместной жизни. Приезд Жака ускорил развязку, но не спровоцировал ее. Если бы даже Франк не придумал свой ужасный роман, мы бы все равно, Мартен и я, стали противниками. Я снова и снова твержу это себе, потому что все еще достаточно глупа и испытываю угрызения совести, думаю, что, вероятно, я не та жена, которая нужна была Мартену. У меня нет уже никаких ориентиров. Я пытаюсь понять, как мне следует вести себя. И думаю, что Мартен уже многие годы носит в себе этот ужас, который ни на минуту не отпускает его. Он всегда держался мужественно. Он всегда отличался удивительным достоинством. Он вынуждал себя, вынуждал нас жить, соблюдая все условности, на широкую ногу. Он и по сей день вызывает у меня восхищение. Но я
31 июля
Жак пытается отомстить мне за мою холодность. Он заметил, что мелкие странности человека, роль которого он исполняет, ранят и мучат меня. И старается повторять эти пугающие меня жесты как можно чаще и как можно естественнее, и в этом, несчастный, он достиг совершенства! Он и не подозревает, что Мартен задыхается от ненависти. Эта карикатура на него самого, которую он сам так охотно создал, воспринимается им теперь как вызов. Я вижу, как судорожно сжимает он руки, когда Жак в течение двух минут отряхивает лацкан пиджака, где пепел от сигареты оставил серое пятнышко. Мартен никогда не желал видеть себя таким, каков он есть. Пусть Жак на него совсем не похож, но для Мартена видеть свои собственные привычки как бы отраженными в кривом зеркале — тяжелое испытание. Он бросает на нас, на Франка и на меня, возмущенные взгляды, словно мы над ним издеваемся. И хуже всего то, что он к тому же должен постоянно следить за собой, чтобы не сделать по неосторожности один из тех жестов, которые так отвратительны ему у Жака. Бывают минуты, когда не смеешь больше дышать, когда не знаешь, на чем остановить свой взгляд. Тем не менее мы не можем не собираться все вместе в столовой. Мы пленники этой зловещей истории, выдуманной Франком. И вот что весьма любопытно. Мне кажется, мы ждем с каким-то болезненным нетерпением той минуты, когда мы снова встретимся за столом. Я, конечно, чтобы вновь увидеть Жака. А они — чтобы укрепиться в своей ненависти и надежде. Так как они надеются! Мартен надеется! Если я ничего не могу скрыть от него, то и он тоже не может меня обмануть. Мы слишком долго жили вместе. То, что испытывает один, тут же передается другому. Это все, что остается от любви. На смену обладанию и пресыщению приходит неотвязное присутствие в тебе другого. Я чувствую, что в нем живет надежда, безрассудная надежда, с которой он борется, но уже начинает думать, что… может быть… Жак здесь. Они вцепились в него мертвой хваткой. Он послушен. Так почему бы и нет?.. Обманутый враг вычеркнет еще одно имя из черного списка и, удовлетворенный, исчезнет. А Жак заслуживает смерти, потому что позволяет себе передразнивать человека, который наводил ужас на миллионы рабов. Я убеждена, что в извращенном мозгу Мартена гибель Жака стала чем-то вполне справедливым. Он должен расплатиться за свои грехи и за грехи Мартена. Жак, в полном смысле этого слова, козел отпущения со всем тем, что есть в этом неосознанно суеверного. А потом снова начнется жизнь. Настоящая жизнь. Свободная жизнь. Жизнь на людях. Мартен в душе понимает, что надеется. Вот почему он делает вид, что впал в беспросветное уныние. Он хочет скрыть от меня, что в нем что-то оживает, что разбитое молнией дерево наливается соками. Но, несмотря на его пугающее умение владеть собой, он по вечерам не может побороть себя и подходит к окну, смотрит в парк, вглядывается в полную таинственных отсветов ночь, вслушивается в приглушенные звуки ликующей жизни. Порой я ловлю в зеркале его устремленные на меня глаза.
Есть и другие признаки. Вчера после рапорта, на котором я всегда присутствую, хотя это и вызывает у меня отвращение, потому что хочу знать, какие интриги они плетут, Франк сообщил нам, что он стал рассказывать Жаку о прошлом Поля де Баера.
— А нужно ли? — спросил Мартен.
— Он сам начал, — объяснил Франк. — Он не хочет, чтоб его застали врасплох, если нотариус ненароком заговорит о каких-нибудь событиях, которые должны быть ему хорошо известны… Мартен прервал его:
— Какой нотариус? Но тут же оборвал себя, сообразив, что допускает ошибку.
— Простите меня, — пробормотал он. — Конечно же, нотариус.
Его уже не интересовала эта часть истории, которая, как он считал, была излишне тщательно разработана. К счастью, Франк из тех, кто всегда доводит дело до конца. Со свойственной ему серьезностью он передал во всех подробностях свой разговор с Жаком. Он, как всегда, помнил каждое его слово. Его даже как-то странно слушать. Он отмечает все, любое движение Жака. Например, он говорит: «С этим он был не согласен. Поскольку он обжег сигаретой пальцы, то подошел к окну, чтобы выбросить окурок…» и т. д. Мартен бурчит и говорит: «Хорошо… Не останавливайся на пустяках… Дальше…» Но Франк лишь тогда чувствует себя уверенно, когда передает
все до последней мелочи, смысл его жизни — это жизнь других. Я очень долго считала, что он любопытен до неприличия. Но это нечто большее, он буквально подключается к вам. Он впитывает в себя все ваши привычки, все ваши мысли. Он потому терпит Мартена, что в известном смысле он сам стал Мартеном или же, во всяком случае, частью Мартена. Он без труда стал частью Жака. Это не слежка с его стороны, это миметизм. Он воссоздает перед нами Жака с точностью магнитофона.— Он спросил меня, — сказал Франк в заключение, — не следует ли ему навестить своего умирающего дядюшку.
Тут я в свою очередь чуть не воскликнула: «Какого дядюшку?», так как я в конце концов совсем запуталась во всех перипетиях этой истории. Все, что касается заболевшего амнезией Поля де Баера и его необычных отношений с женой, мне хорошо знакомо, до боли знакомо. Но я легко забываю другую серию их измышлений: дядюшку, которого никогда не существовало. Я способна солгать, но не могу жить в воображаемом мире. Мартен задумался.
— Что это, в сущности, значит?
— Это значит, что ему хочется вырваться отсюда, — ответил Франк.
— Ты передашь ему еще одно письмо. Ты сообщишь ему, что больной никого уже не узнает и что любое посещение бессмысленно, — продолжал Мартен. — Это даст нам небольшую отсрочку. Будем надеяться, что этого окажется достаточно.
У меня на языке уже несколько минут вертелся вопрос, который я теперь не смогла сдержать.
— Я что-то никак не могу понять… — начала я.
Они оба сурово посмотрели на меня, словно, начав говорить, я превысила свои права.
— Каким образом вам станет известно, — продолжала я, — что эти… люди… которых вы опасаетесь, уже здесь? Вы их не знаете. Они никак не проявят себя до тех пор, пока не решатся действовать. Так как же? Представьте себе, что это затянется на многие месяцы… Думаете ли вы… что у Жака хватит терпения ждать столько времени?
Мои соображения задели их за живое. На лице Мартена вновь появилось выражение тревоги, и оно стало похоже на трагическую восковую маску. Я коснулась того, что тайно мучило его, самой болезненной точки.
— Мне очень жаль, дорогая Жильберта, — сказал он, — что вы говорите так, словно ваша судьба не связана неразрывно с моей. Правда, вашей жизни ничто не угрожает. Но мне было бы приятнее, если бы у вас хватило… милосердия говорить об этом иначе… Вы правы, мы пребываем в неизвестности. Мы не знаем, что они собираются предпринять. Возможно, они еще далеко… А возможно, они уже наблюдают за виллой.
И я в свою очередь физически ощутила опасность. В душе мне стало жаль Мартена. Это было ужасно.
— Но, поверьте мне, — продолжал он, — я убежден, что они не станут медлить… Что же касается вашего… протеже, то он может уехать. Не в моих правилах принуждать людей. Франк улыбнулся. Оба они отвратительны.
1 августа
Мы погибли. Это чувство больше не покидает меня. Добрую половину ночи я перебирала в уме всевозможные пути и планы. Но я не нахожу ничего такого, за что я бы могла уцепиться. После обеда Жак задержал меня в вестибюле. Франк убирал со стола. Он следил за нами издалека, этого ему было достаточно. Он и не пытался подслушивать.
— Есть ли у вас причины быть недовольной мной? — спросил Жак. — Чем я не угодил вам? Или же вы все еще не можете простить мне вещи, о которых я даже не подозреваю? — И, приняв таинственный вид, он добавил: — Я изменял вам когда-то. Вот почему вы сердитесь на меня?
В нем сохранилось что-то детское, и в очертаниях лица, и в рисунке губ, всегда готовых сложиться в улыбку. Он бесхитростен, беззлобен, удивительно цельная натура, и к тому же так плохо притворяется! Он бы потерял голову от счастья, догадайся он, как волнует меня. В другие времена он вызвал бы у меня раздражение. Тогда я была околдована умом и образованностью Мартена. Теперь же я научилась любить простоту и приветливость. И достоинства Жака кажутся мне в тысячу раз прекраснее и более заслуживающими уважения, чем таланты Мартена.
— Прекратите эту игру, — сказала я. — Почему я должна на вас сердиться?
Моя резкость привела его в замешательство. Он бросил быстрый взгляд в сторону столовой и увлек меня на лестницу.
— Я совсем не чувствую в себе душу преступника, — прошептал он. — Жильберта, ответьте мне. Я был тогда презренным человеком? Франк кашлянул.
— Нужно ли что-нибудь мсье? Я собираюсь в Ментону. Я убежала и заперлась в своей комнате. Мне нравится, что ему все больше и больше не по себе в этой роли. Он не прожженный мошенник, как я того боялась. Он всячески старается мне показать, что только я одна имею для него значение. Остальное его мало интересует. Дай я ему возможность открыть мне свою душу, он бы рассказал мне, я в этом уверена, обо всех этих махинациях. А я не вмешиваюсь в ход событий. Я не нахожу никакого выхода, потому что у меня не хватает смелости рассказать ему, кто я.