Недвижимость

– Севгей! Севе-е-е-ежа!

– Привет тебе, – сказал я. – Как живешь?

– Пойдем игвать в “монополию”, – предложил он, сосредоточенно хмурясь. – Много домов, заводов…

– Нет, нет, нет! – Анна Ильинична тоже выступила из комнаты.
–

Мы уходим, Денис. Да? Нас мама ждет. Добрый вечер.

– Добрый вечер, – ответил я. – Вот видишь, братан. Вам пора.

Дениска, будто свеча, на которую пахнуло адским жаром, весь оплыл, одновременно скручиваясь в коленках, с легким шлепком приник к двери как распятый и сказал, запрокидывая ко мне голову:

– Ну вот. Опять.

– Пойдем ко мне на пять минут. Хочешь? Анна Ильинична, можно на пять минут?

Дениска воспрял.

– Телефон звонит не переставая! – сообщила между тем Анна

Ильинична, делая страшные глаза и прикладывая пальцы к вискам.
–

Просто не переставая!

– Дикие люди, – сказал я. – Да вы бы у себя выключили.

– Я и выключила! Что вы! Что вы! Это же совершенно невозможно!

Анна Ильинична была женщиной чрезвычайно впечатлительной и благовоспитанной – из тех, что даже в слове “сортировка” способны усмотреть некоторое неприличие. Но это бы полбеды. Беда была в ее маниакальной чистоплотности – так, например, яйца перед варкой она мыла с мылом. Я ждал, что она сейчас снова заноет о том, будто нашла пятнышко на раковине или мусоринку на полу, поэтому сделал попытку пойти восвояси, однако она меня остановила.

– Сергей, вы ведь по недвижимости? – спросила она, затем нацепила очки и уставилась, ожидая ответа.

Я кивнул.

– Дело вот в чем. У моей племянницы есть квартира. Там сложная ситуация. Видите ли, она…

Мне не хотелось ее перебивать, и все же, мгновенно положив на одну чашу весов ее справедливое неудовольствие, а на другую – удовольствие вникать в ее путаные и наверняка фальшивые разъяснения, я приложил руку к груди и воскликнул:

– Анна Ильинична! Я вас умоляю, не рассказывайте мне ничего об этом! Вы что-нибудь обязательно напутаете… верно? Пусть она мне сама позвонит – и мы все разложим по полочкам.

Осекшись на полуслове, Анна Ильинична вскинула голову, затем горделиво сдернула с носа очки… а затем Денис завопил от моей двери:

– Ну сково, что ли?!

– Пять минут, – строго сказала ему Анна Ильинична. – Слышишь,

Денис? И мы уходим.

Я отпер дверь и включил свет. Денис забрался в кресло. Сам я вынул из холодильника банку пива и тут же щелкнул крышечкой. А ему протянул большую сушеную инжирину.

– Это пиво? – спросил он жуя.

– Пиво.

– Я знаю. Я пил. Сладкое?

– Горькое.

– Непвавда.

Я пожал плечами.

– Дай попвобовать.

– Сопливым не положено.

– Ну ка-а-а-апельку!

Я обмакнул палец.

– Открой рот.

Он зажмурился и высунул сладкий инжирный язык. Я стряхнул каплю.

– Ну и что! – сказал Денис, морщась и качая ногой. – И совсем не говкое. А зачем ты пьешь?

Я вздохнул.

– Понимаешь, Дениска… Пока не выпьешь, мир вокруг такой большой, страшный… а душа маленькая, испуганная. А как выпьешь

– мир становится маленький, а душа – большая-большая! И ничего не страшно. Понял?

– Понял, – торопливо согласился Денис, дожевывая (из коридора уже слышался зов Анны Ильиничны). – Знаешь, Севежа, пойдем к нам жить. А то у нас живет дядя Валева, а он мне не нвавится.

– Вот тебе раз, – сказал я.

Послышался деликатный стук.

Анна Ильинична приоткрыла дверь и поманила его пальцем. Денис с сожалением пополз с кресла вниз.

– Так вы с ней поговорите?

– Обязательно, – сказал я. – Не думайте об этом. До свидания.

Я знал, что увижу в зеркале – серую усталую физиономию, на которой вечерняя щетина похожа на паршу, – поэтому смотреть туда мне не хотелось. Намыливая ладони, я размышлял, почему с рук смывается столько грязи. Даже странно. Как будто целыми днями занимаюсь разгрузкой угля. Или погрузкой шлака. А вовсе не таким чистым и одухотворенным делом… Повесив полотенце, я вернулся в комнату, достал вторую банку пива и щелкнул крышечкой.

Расшнуровывая ботинки, я поочередно косился то на телефон, то на пиво. Вот наконец вытянул ноги и осторожно налил полный стакан.

Недолго полюбовался. Поднес к губам и отпил как положено – большими глотками и сразу половину. Перевел дух. И лишь после этого нажал гашетку.

Автоответчик сохранил девять сообщений. Три были пустышками – скрежет, хрип, короткие гудки; два интересовались Будяевской; на четырех оставшихся бесцветный, но от раза к разу все более настойчивый голос требовал связаться с его обладателем по поводу квартиры на “Новокузнецкой”.

Я еще размышлял, стоит ли сейчас этим заниматься, а телефон уже зазвонил, и, сняв трубку, я услышал все тот же голос.

– На “Новокузнецкой”? Да, да, конечно. Но, видите ли, квартира… э-э-э… как бы это сказать поточнее… Короче говоря, почти продана квартира и…

– Задаток получили? – строго спросил голос.

Ишь ты!

– Задаток-то? – Я зачем-то переложил трубку в другую руку – должно быть, чтобы не выругаться. – Нет, не получили. Но все равно… Давайте мы это до завтра отложим и тогда уже, так сказать…

– Э-э-э! – насмешливо протянул он. – Вы чего? Разве так делают?

Если нет задатка, кто же откладывает? У меня живой клиент, с живыми деньгами. Торопится! Вы чего? Показывать надо! Давайте в девять покажем. А?

Вот тебе раз – еще и в девять! А Николай Васильевич обещал разродиться к одиннадцати.

– В девять? Нет. Знаете что?.. Давайте так. М-м-м-м-м… Так. Вы мне позвоните часиков в двенадцать, и мы…

– Да не может он в двенадцать! Клиент занятой, понимаете? В девять он хочет. Что ж я ему буду предлагать в двенадцать, если ему надо в девять? Ну у вас же нет задатка-то, я просто не понимаю!..

Э, черт бы тебя побрал!.. Голос был удивительно настырный. Тем более не хотелось признавать его неоспоримую правоту: нет задатка – нет покупателя.

Я невольно закряхтел, потом сказал грубо:

– От вас, похоже, не отвяжешься… Ладно. Точно приедете?

– Да о чем речь! – возмутился голос. – Тратил бы я с вами время!

– Пишите адрес, – буркнул я. – Как зовут-то вас? Ага. Меня

Сергеем. Там арка такая… так вот у арки.

Разумеется, затем мне пришлось договориться об утреннем визите.

Как всегда, это дело, не требующее, по идее, и полутора минут, отняло больше четверти часа. Ну зачем, зачем люди произносят такое количество слов? Унять Елену Наумовну, вулканически извергающую клокочущий смех и самые черные подозрения насчет

Николая Васильевича (я никак не мог привыкнуть к тому, что она всякий раз изобретает новые), было невозможно. Кроме того, от показа она упорно отказывалась, ссылаясь на слишком ранний час.

“Вы знаете, что говорил Ландау? Когда его звали к девяти – знаете? – бушевала она с такой уверенностью, как если бы Ландау был если не мужем ее, то братом. – Так вот знайте, Сережа, он говорил: я! по ночам! не работаю!..” Мы оба выдохлись, но в конце концов я ее кое-как уломал. Однако Елена Наумовна завершила разговор следующей фразой: “В этом нет смысла, ну да как хотите”. И положила трубку. Я недолго поразмышлял насчет ее слов. Долго думать было не о чем, все уже давно продумано и решено: совести у Елены Наумовны нет ни на грош. Она без колебаний обует меня при первом удобном случае. Поэтому такого случая ей предоставлять никак нельзя. Поспешать, поспешать нужно!.. Я рассеянно допил пиво. Ах, Николай Васильевич, Николай