Недвижимость

Николаевич. – И этаж, и площадь, и что там? – да, сквозное проветривание нам нужно… вы же знаете… нам без сквозного проветривания просто никуда… еще консьержка чтобы в подъезде… а? Вдруг не найдете?

– Ладно, это моя забота, Дмитрий Николаевич. Давайте заниматься своим делом. Я своим. Вы – каким угодно, только не моим.

Договорились?

– Ну, вы сразу в амбицию… Вы поймите, мы же не можем вот прямо так, с закрытыми глазами – да в омут! Какие-то деньги чужие брать… да нас и убьют потом за эти деньги! Чертовня какая-то получается, честное слово! – Он огорченно пожевал губами и простонал: – А вы-то не можете эти деньги сами взять?

– Нет, – вздохнул я. – Я не могу.

– А почему?

– А потому, что это ваша квартира и обязательства относительно ее тоже должны быть ваши.

Будяев обиженно посопел.

– Ну да, а нас потом добрые люди по башке за эти обязательства… Тэк-с, тэк-с… вот ерундистика какая… Вы говорили, что бумагу какую-то подписывать придется?

– Естественно. Вам же деньги дадут. А вы подпишете соответствующую расписку. Мол, взял столько-то у такого-то – у гражданки Чернотцовой в данном случае… у Ксении то есть… при чем обязуюсь в такой-то срок продать ей то-то и то-то – квартиру именно, – а если не продам, верну вдвойне, а если покупатель не купит – задаток останется у меня, а если…

– Мы подписывать ничего не будем, – резанула Алевтина Петровна.

Она стояла на пороге, нервно теребя кухонное полотенце. – Вы знаете, сколько разных случаев? Вы знаете, что из-за квартир сорок тысяч пенсионеров убили и…

– И съели! – рявкнул я, вставая. – Все понятно. Лыко да мочало!

Хватит! Где моя сумка?

– Вы куда? – встревожился Будяев. – Подождите, Сережа!

– Хватит, – повторил я. – Баста. Все имеет свои границы. Вы шутите? Я вам ничего нового не сказал: я с самого начала вам это все рассказывал! Описывал схему наших будущих действий. И не один раз. Было это? Было! Вы соглашались? Соглашались. Отлично.

Теперь, когда я…

– Да подождите же, Сережа! – взмолился Будяев. – Никто ничего такого не хотел сказать! Просто мы…

– …когда я два с лишним месяца продаю вашу дурацкую квартиру!.. и в конце концов нахожу покупателя!.. то есть все идет к сделке!.. и не дешево, не дешево продал!.. и вы теперь мне заявляете, что не будете брать задаток! Чудесно!

Замечательно! Сейчас я уйду…

– Может быть, чаю? – растерянно брякнула Алевтина Петровна.

– …я уйду, а вы продавайте вашу квартиру сами или обратитесь к другому риэлтору, и когда он…

– Господи, да что ж такое-то!..

– …и когда он вам ее продаст, а вы ему скажете то же самое, что сказали сейчас мне, посмотрите, что он с вами после этого сделает!.. До свидания. Всего хорошего. Где моя сумка?

– Подпишем! – крикнул Будяев. – Алечка, ну что же ты стоишь, родная! Ну скажи Сереженьке, что мы подпишем! Ну хорошо, мы подпишем, подпишем! Но так же тоже нельзя, Сережа! Нас-то куда?!

Куда нас-то?!

Вот такой вопрос.

Мне рассказывали про одного мальчика. Бабушка привела его на

Красную площадь, поставила лицом к Мавзолею и торжественно сообщила:

– Митя, здесь лежит тело Владимира Ильича Ленина!

– А голова? – удивился мальчик.

Я сел и обхватил затылок руками.

15

“Самсон трейдинг” располагался где-то в тесных недрах помоечных дворов на Селезневке, и сколько раз я ни приезжал сюда, столько совался не в ту подворотню. А как их различишь? Чертыхнувшись, я сдал задом, выбрался на улицу, проехал еще сорок метров и снова нырнул в туннелеобразный въезд под покосившимся трехэтажным домом.

Гулкий туннель заканчивался почти таким же сумрачным и гулким колодцем двора, обставленным кривобокими домишками.

Я приметил знакомый “ниссан” и встал вплотную.

В торце одного из этих не внушающих доверия зданьиц металлический козырек прикрывал ступени, ведущие в полуподвал.

– Слушаю вас, – прохрипел динамик, когда я нажал неприметную кнопку.

– Кастаки у себя? – спросил я. – Откройте.

Замок щелкнул.

Миновав неодобрительно посмотревшего охранника, я прошел недлинным коридором и оказался в прохладном холле. Секретарша сидела за полукруглой стойкой.

– К Александру Васильевичу.

– Вы договаривались?

– Он ждет, – соврал я.

– Направо по коридору, – сказала она.

И здесь же, тыркнув клавишу, преданно донесла в селектор:

“Александр Васильевич, к вам…”

Дверь кабинета была открыта. Шура сидел за столом. Ноги, на американский манер, лежали на столе.

– Здравствуйте, дядя босс, – сказал я.

– Дядя босс и гол, и бос, – пробормотал он в ответ. – Здорово, здорово… Кофе будешь?

– Я еще не обедал, – сказал я. – Письмо давай.

Кастаки опустил ноги и сел по-человечески.

– Второе пришло, – сказал он, роясь в карманах пиджака. – Хотел звонить. А ты сам заявился.

И протянул два конверта.

– Спасибо, – сказал я. – Все, погнал.

– Слушай, что-то мы с тобой все как не родные? – спросил Шура.
–

Ты вечером что делаешь? Может, посидим где? Пивка, рыбки… а?

Я развел руками:

– Сегодня точно не могу. Да погоди, вот повод какой-нибудь будет…

– Повод, повод… Ты, Капырин, не понимаешь. Какой повод? Наше обоюдное желание – это не повод? Мы же не можем вечно ждать милостей у природы…

– Александр Васильевич, извините, – строго сказала голубоглазая девушка, заглянувшая в кабинет. – Шульман звонил, у него на таможне проблемы. Просил с ним связаться.

Шура чертыхнулся и потянулся к телефону, махнув рукой: пока, мол…

Я сел в машину и разорвал конверт:

“Сереженька, дорогой, здравствуй!

Поговорила с тобой и все не могу успокоиться, села сразу за письмо.

Болит, болит у меня душа за Павла, и не знаю, что делать. Уже по-всякому думала. Ведь родная кровь Павел, своя. Кто за ним ухаживает, как? Я Людмилу никогда не видела, но если они с

Аней-покойницей похожи, то такая же волоха, наверное. Как бы я хотела поехать в Ковалец! Но как бросить здесь все?

Какая все-таки жизнь страшная, Сереженька. Откуда такая гадость у Павла взялась? Хорошо, что вовремя прихватили, сделали операцию. Если ранняя стадия, то, может быть, обойдется. Помнишь

Коломийцев? Они теперь где-то под Калугой живут. Так вот

Витиному отцу тоже делали такую операцию. И ничего, жил себе и жил, пока не умер от инфаркта. Бедный Павел. Как мне его жалко.