Неформат

Место вообще оказалось бойкое, приятное. Хорошее еще и тем, что можно спокойно понаблюдать за частью московского человечества, поглощавшего пирожки на пеньке недорогого и центрального заведения. Еще утром я отметил, что штамп «пестрая московская толпа» уже не катил. Толпа оказалась серой. Хорошо одетые люди растворялись в одинаковых. Толпа была на удивление однородной. Я было удивился, но понял, что это чисто израильское восприятие. Все правильно. Однородный — это один народ, а я приехал из страны где «много евреев разных национальностей». Поэтому одеться, так, чтобы слиться с толпой, оказалось совсем несложно.

Еще люди не улыбались. Впрочем, что за Голливуд, почему они вообще должны лыбиться? А вот озабоченность на лицах и постоянная готовность дать отпор — настораживали. Хотя сам я, конечно, был не менее озабочен и готов дать отпор. Так и вписался.

За эти годы московский люд очень похудел и помолодел. Э-хе-хе, а где же те, кому за сорок?

Сортир в огромном проходном кафе с верандой и залами оказался один и без половой ориентации. Дождался очереди. Вернулся доедать остывшие пельмени и запил их кофе, у которого оказался ностальгический привкус. Кажется, «кофейного напитка».

За столиком напротив две прозрачные девицы, похожие на хрупких насекомых, сосали пиво хоботками соломинок. Я удивился и засмотрелся. Девицы оглянулись, выразились и заржали. Я почувствовал, что праздник не дается и вышел вон, на торную тропу Тверской, по которой люди ходят так, словно у них есть щупательные усики для выбора оптимального пути. Я остановился, и тут же возникло чувство выпадения из толпы. У них у всех было какое-то дело, а я оказался бастующим муравьем. Муравьев!

Санька Муравьев должен был быть в Москве. Лет пять назад он отдыхал на Мертвом море, нашел меня, приехал. Было и что вспомнить, и что выпить. Санька уже тогда перебрался в Москву, охранял какой-то банк. А какой? Тогда-то мне было не надо, вот и не запоминал… Санька все хвастался, что самый центр. В Китай-городе, точно. Левик еще удивился, что в Москве есть «чайна-таун».

И я решил отправиться в Китай-город, чтобы методом визуального тыка активизировать название Санькиного банка в своей пассивной памяти. В метро я лезть не стал, а зачем-то перешел на другую сторону улицы и двинулся в сторону Кремля.

Вокруг фонтана на Тверском бульваре скамейки были облеплены населением. Опять молодежь с вкраплениями среднего возраста. Старушек время слизало. Все сидели по-вороньи, на спинках, ноги на сиденьях. Пили пиво. Прошел практически сквозь облако пивной отрыжки. Вообще, никогда не был москвичом, да и россиянином давно быть перестал, но за Москву стало неожиданно обидно. Ну какого черта столица воняет пивом? Море разливанное. Такое ощущение, что оно везде — плещется снаружи людей и внутри людей, испаряется с асфальта, куда попадает напрямую, проливаясь, или опосредованно, выблевываясь. Я уже как-то даже привык с утра, что бутылки и банки с пивом в руках прохожих естественны, как зонты в Лондоне.

Пока я тек с людским потоком к Красной площади, почти поверил, что на этих улицах вывелся новый вид сухопутных акул. Они все время в движении и должны цедить калорийное пиво, чтобы не утонуть.

На Красной площади я неожиданно испытал имперский катарсис — понял, что это самая красивая и просторная площадь из всех, которые я успел посмотреть за эти годы. Кто бы мог подумать. Часовых у Мавзолея сняли, видно страна наигралась в оловянных солдатиков. По площади расхаживал В.И.Ленин с красным бантом. И еще один. И еще. А также стрельцы, Путины, Сталины. Все они были фотоманьяками — желали меня снять.

Совершив почетный проход по сердцу своей бывшей страны, я свернул налево и углубился в другой контекст — прошелся по Старой площади, косясь на серые глыбы того, где вершили судьбы советского народа, да, скорее всего, и продолжают — почему бы их не вершить? Окна блестели, как очочки многоглазых берий. Интересно, сколько мне придется прятаться от старческих дальнозорких глаз? Ясно, что долго. Но насколько долго? Долбанная израильская геронтология!

Впереди Китай-город, за спиной — последствия стариковской сделки с китайцами… Если найду Саньку, пойдем в китайский ресторан. И если не найду — тоже. А что я должен Саньке сказать? Тот самый случай, когда правда выглядит издевательски неправдоподобно. Санька мужик конкретный, обидится. Лучше сказать, что у меня некое деликатное поручение. Просто решил подработать. Он не начнет расспрашивать — сам фильтрует базар и другим не мешает.

Китай-город — это все-таки красиво звучит. Сказочное что-то есть в этом. Но вот ВарвАрские ворота, да и само симпатичное слово ВарвАрка — оно конечно же ударяется не там, поскольку все это от варваров пошло, которые в эти ворота в Китай-город входили. Надо бы и мне найти какие-то «варварские ворота» к этой китайской проблеме. Иначе… Ленка, конечно, уже полуживая. Умница, конечно, явился ее утешать… Сволочь! А теща ушла на цыпочках, чтобы им не мешать… Может, сдать стариков американцам? Надо бы, да не смогу. Да и смысла нет — не убьют как потенциального доносчика, так посадят за убийство живой, то есть уже не живой израильской легенды — Ревекки Ашкенази. После взрыва ни один судмедэксперт уже не докажет, что она умерла практически естественной смертью.

И тут я увидел банк. Тот самый, конечно. И обрадовался, словно не увидел, а сорвал.

— Мне к Александру Григорьевичу, — закинул я невод.

— Муравьеву? — уточнил племенной охранник. — Назначено?

«Назначено» меня порадовало, оно свидетельствовало, что Санька выбился в начальники. А главное, его все еще не выперли за женолюбие и неполиткорректность.

— Доложите, что Борис Бренер ждет его до упора в ближайшем китайском ресторанчике, — сказал я почти расслабленно. — А кстати, где здесь ближайший китайский?

До ресторана я дойти не успел, меня догнал взмыленный охранник и стал исполнять Санькино поручение — зазывать обратно в банк.

— А у меня документов с собой нет, — посетовал я.

Охранник хмыкнул:

— Ничего, у меня есть.

… Санька не очень изменился. У него и прежде был ухоженный вид. Но рамочка к его портрету явно была новой. Антураж кабинета впечатлял. Санька изо всех сил старался вести себя так, словно этой рамочки нет. Но было очевидно, что кабинет еще не разношен, и Саньке нравится быть его хозяином.

— Ну и берлога у тебя! — сказал я, оглядываясь.

— Что, впечатляет?

— Подавляет!

— А Верку заценил? Правда, когда она за столом, ноги толком не рассмотреть. Сейчас скажу, чтоб кофе принесла. Так?

— Подожди, Санька, — оборвал я. — Я тут не на экскурсии. Не надо мне никого показывать. А главное — меня не надо никому показывать.

Санька погладил себя по русой, хорошо остриженной башке:

— Моссад?! Ну ты даешь! Ты же опер!

Я подошел к окну, посмотрел на Москву, вздохнул. Полный идиотизм, конечно. И сказал:

— Нет, не Моссад. Просто, щекотливое частное поручение. Некие не вполне официальные действия в интересах одной особы… — здесь я решил речь оборвать, чтобы не заржать в голос, а кроме того, чтобы окончательно не деморализоваться, поскольку все ведь так и было, по большому счету.

Санька тоже подошел к окну, тоже уставился на Москву. Кивнул. Хлопнул меня по плечу:

— Да ладно, Боренька. Перемелется. У меня тут, знаешь, тоже поручения порой возникают на грани фола. Законы у нас — как забор. Чтобы усидеть — одна нога по эту сторону, другая — по ту. И только одна мысль — как бы яйца не прищемили.