Неформат

— С тобой — цикутой, — буркнул он. — И никуда я с тобой не пойду.

— А я, вроде, и не приглашал тебя никуда, — лениво сказал я. — Просто зашел поздравить земляка с предстоящим освобождением. Все получилось, как ты хотел. Наум сдал дела Ронену. Счет в банке он закрыл, так что тебя вот-вот отсюда попросят. Если поторопишься, сможешь еще успеть сделать несколько звонков за счет банка. Ты ведь позволишь, если я тебя по старой дружбе попрошу? — повернулся я к Саньке.

Но Плоткин не обрадовался. Его явно не устраивали личность и родственные связи Гермеса. Совсем неважно он, все-таки, выглядел. Ну, помятый — это ладно, хоть и пятизвездочная, но неволя. А вот взгляд — тухлый.

Словно в подтверждение моих слов зазвонил Санькин мобильник. Санька, изображая на лице почтение, выслушал шефа и передал трубку Эфраиму.

— Шеф лично приносит извинения, — кивнул он мне.

Наум действовал оперативно.

После разговора Плоткин самую малость повеселел, но на нас продолжал поглядывать настороженно. Санька вернул бывшему заложнику бумажник и мобильник. Эфраим схватил телефон, как фляжку после марш-броска и начал судорожно давить на кнопки.

Нетрудно было понять, что Ронен поздравил Эфраима с обретенной свободой. По ответам Плоткина было ясно, что Роненовская октябрьская революция завершилась полной и окончательной победой молодежи, что связи старика в руках у Ронена, что жена и дети Плоткина забраны от сумасшедшего Наума и находятся теперь в доме у звонящего.

— О'Кей, — радостно реагировал Плоткин, — Беседер! Ахла!

Потом он, довольно похохатывая, пообещал Ронену первым же рейсом вылететь в Швейцарию и закончить все эти многоступенчатые финансовые операции одним мощным аккордом.

— Иврит, — только и констатировал Санька, доставая сигареты.

Мы невозмутимо курили в потолок. Потолок, кстати, был красивый — лепнина, фрески какие-то, явно сделан дизайн по спецзаказу, с оглядкой на прошлое. Люстра свисала тоже непростая, младшая сестра театральной. И ковер был не беспородно-короткошерстный, а вполне себе ворсистый.

Плоткин, тем временем, общение закончил и уже натягивал пиджак.

— Так я пошел, — сообщил он нам. А потом, повернувшись ко мне: — До встречи на родине, — он явно пытался придать фразе некую зловещесть, но у него это не слишком получилось.

— На родине — это правильно, — поддакнул я. — Сэкономишь тысчонку баксов — тебе они теперь не лишние. Зачем же зря в Швейцарию летать. Дорогая страна.

Плоткин походил по номеру, посмотрел на панораму в окне:

— Ты это имел в виду, когда про звонки говорил?

— Ахха.

Плоткин обреченно вздохнул и взял трубку. Он не все еще понял, до конца не верил, но чувствовал, что радость освобождения ему сейчас испортят. Мы с Санькой налили по рюмке коньяка и цедили благородную жидкость, хотя я, честно говоря, вкуса почти не ощущал.

Тем временем Плоткин уже выкрикивал какие-то истеричные фразы на немецком, причем чем дальше, тем громче.

— Идиш? — скривился Санька.

Плоткин отшвырнул трубку и, тяжело дыша, плюхнулся на кресло у балконной двери. И уставился, не мигая, в пространство.

— Плоткин, а чего ты такой бледный? — спросил Санька. — Может, тебе чем помочь?

Плоткин вскочил, распахнул балконную дверь и полез через перила — выбрасываться. Я сидел ближе и успел первым. Схватил Эфраимову ногу в самый ответственный момент броска в пропасть.

— Вот же сука! — орал Санька, пока мы втаскивали мешок Плоткина обратно. — Люкс же на мое имя, блять, снят! Урод!

После чего спасенный сел на койку, закрыл глаза, стал раскачиваться и стенать. Санька покосился на него с опаской, передвинул кресло к балконной двери, сел в него и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и постучал по часам. Санька кивнул, и мы стали молча ждать.

Потом Плоткин заорал:

— Ты убийца! Боря, ты убийца! Ты детоубийца!

— Какого черта? — вежливо поинтересовался я, чувствуя пух на своем рыльце.

— Такого! Ты думаешь, меня спас? За ногу, типа, мать твою! А я все равно — труп! Меня все равно он убьет! А перед этим он еще убьет моих детей!

— А жену? — спросил Санька.

— Он всех! Убьет! Можете радоваться, скоты! Думаете мне это так просто — второй раз себя убивать?! Вы хоть раз пробовали?!

Я протянул ему рюмку с коньяком. Плоткин выпил, как лекарство. Посидел, немного успокоился, прикрыл глаза и зашевелил губами, словно что-то считал. Потом продавил:

— Это невозможно.

— Что именно невозможно?

— Это Кабанов был, да? — отрешенно спросил Плоткин, — Вы еще тогда все это придумали? Объявили его мертвым, чтобы деньги украсть?

— Был, да. Нет, не тогда. И не мы придумали. К сожалению.

— Да куда уж вам… Только тут что-то не то… — Плоткин, как голодный зверек, почуял сладковатый запах надежды, — Кабанов не мог увести столько денег! И даже я сам не смог бы. Никто бы не смог. Слишком мало времени… Если он взял, то мало. Это же афера. Кража. Остальное еще можно вернуть.

— Конечно кража, — согласился я. — Но вернуть уже нельзя.

— Почему — нельзя?

— Потому что станицы пылают уже четвертые сутки, как минимум. И не для бизнеса, Эфраим. Для красоты, просто так. Светик сказала, что они забрали десятую часть.

Плоткин задумался, кивнул:

— Десятую еще могли. Но это тоже… А остальное?

— А остальное долго раскидывали куда ни попадя, мне даже страшно слушать было, — сказал я честно.

— Зачем?! — завопил Плоткин. — Зачем?! Цель???!!!

— А зачем волк режет в овчарне всех овец? — вдруг прорезался молчавший до этого Санька. — Для концепта! Так, Боренька?

Плоткин долго переваривал фразу. Наконец, выдавил:

— А дети мои должны погибнуть тоже для концепта? Боря, это ты виноват! — и заплакал.

Я налил себе коньяка, потом захотел повторить, но Санька, укоризненно глядя, забрал у меня бутылку. Да что же это такое? Всюду, перед всеми и во всем я виноват. А я всего лишь пытался выжить. И пытаюсь. Впрочем, не совсем. Нынче я уже стал на скользкий путь борьбы за лучшее будущего для своего народа и своего государства. А, как известно, настоящий борец за будущее не знает жалости ни к женщинам, ни к детям. Особенно, когда у него нет выбора и почти нулевые возможности. Но все равно сильно канудило.

Плоткин по-прежнему размазывал слезы, но уже не прятал лицо в ладонях, а смотрел на меня с активной ненавистью. Значит, было пора.

— Эфраим, — сказал я без излишнего пафоса и задушевности, но честно, — а ведь ты можешь спасти и семью, и себя.

Он молча на меня смотрел.

— Я вижу всего один шанс. Хочешь об этом поговорить? — я, под диким взглядом Саньки, прикусил свой ядовитый язык.

Но Плоткин уже не следил за стилем. Он следил за выражением моего лица и ждал. Я связно и уверенно раскрыл ему свой план. Плоткин заморгал, и мне даже почудилось в его взгляде какое-то опасливое уважение, но, может быть, это я себе льстил.