Нефть, метель и другие веселые боги (сборник)

– Что ж ты по морозу-то в одной кофте гуляешь, детонька? – ласково и жалостливо заговорила она, открывая калитку. – Простудишься ведь! Ночевать тебе негде, выгнали из дому или как?

Нефть заплакала от жалости к себе, потушила зажигалку и вошла.

Нефть стала жить у бабы Нины и деда Николай Степаныча. Колола им дрова, возила воду, убирала скотину и в долгие зимние вечера развлекала стариков рассказами о столице.

– А дома там – ух! – вдохновенно говорила нефть, вставая со стула. – Огромные! Дорогущие! Хорошо, у меня давно свое жилье было, а ты пришлось бы комнату снимать – не купишь ведь никак!

– Да ну, – отвлекался от заплатки на валенке дед. – Как же люди-то там живут, раз не купишь?

– Так и живут. Мучаются, – печалилась нефть, но тут же снова вдохновлялась воспоминаниями: – А машины там – ух!

– Постой, детонька, – перебивала ее баба Нина. – А у тебя-то откуда жилье было?

– По наследству досталось, – скромно отвечала нефть. – Вообще, это долгая история.

– Да правильно, вон по телевизору говорят – дорого все, страсть! – сердился дед, грозя валенком красивой, спокойной женщине-ведущей.

– И не говорите! – возбуждалась нефть. – И там еще, там еще знаете что, – обиженно размахивала руками нефть и брызгала черными каплями вокруг, вспоминая прошлые обиды. – Там еще мертвец посередине площади лежит, он на меня накричал!

– Забудь про дурака, детонька. Теперь тебя никто не тронет, – успокаивала нефть баба Нина.

Так шло время.

– Бурить? – в третий раз спросили нефтяники, уже несколько раздраженно.

– Мы трезво оцениваем ситуацию и принимаем необходимые… – начали было власти, но нефтяники, строго стукнув ключом по столу переговоров, перебили:

– Бурить, мы спрашиваем, или нет?

– Не надо! Во всяком случае, мы подумаем, – быстро ответили власти.

– Как решитесь, сразу нам доложить, – сурово сказали нефтяники, выгребая из вазы леденцы. – Нам все больше кажется, что надо бурить.

Прошел год. У бабы Нины и деда Николай Степаныча, несмотря на их возраст, жизнь била ключом. Нефть фонтанировала идеями: как лучше утеплить коровник, где взять досок, чтобы поправить заваливающиеся ворота, где найти дров подешевле, чем заменить прохудившийся бак для воды в бане и так далее. Старики не могли нарадоваться на хозяйственную и трудолюбивую нефть.

– Внучка! Одна ты нам радость на старости лет, утешение! – утирала глаза платочком баба Нина.

Нефть улыбалась и вытирала со лба пот, отмывая черный блестящий пол.

Вскоре у стариков поселился сладкий синий газ – он всегда забывал открывать после себя форточку и любил поиграть с одуревшей измученной кошкой, по столу мягко стучало, оставляя маленькие вмятины в дереве, мутное сонное золото, холодные надменные алмазы хрустели под ногами, ленивая платина уклонялась от работы и все время лежала на печи, ссылаясь на тяжесть во всем теле, под лавкой тихо и печально распадалось ядерное топливо, а в огороде понемногу разрастались леса из ценных пород дерева. Старики смотрели на все это хозяйство и умилялись:

– Вот радость-то нам на старости лет, заместо внуков вы нам, родимые!

– Это еще что, подождите! – выстругивая топорище у печки, бодро говорила веселая лоснящаяся нефть. – Мы тут еще бизнес начнем, такие деньги закрутятся, о-го-го! Дом вам новый выстроим, обстановку заведем. Диваны, ковры. Вазы!

– Бизнес! – радовались баба Нина и дед Николай Степаныч.

По телевизору красивая женщина с полными нежными губами как раз произносила это слово. Когда не показывали женщину, то чаще всего показывали серьезных, напряженных людей, которые стояли и жали друг другу руки, а потом сидели вполоборота за столом и говорили что-то. Сверкали фотовспышки, изредка раздавались аккуратные аплодисменты. После говорили об урожае свеклы, а потом обычно показывали какого-нибудь самородка, который из пивных банок, собранных за тридцать лет, построил модель первого советского самолета.

– Бизнес! – повторял дед, смотря то на красивую женщину, то на валенок, на который он ставил заплатку.

Шла очередная зима. Снаружи носилась метель, снег хоронил под собой двор и крыльцо, ворота скрипели и ныли от страха и тоски, сражаясь с тем, кто вечно пытается пробраться внутрь.

***

– Бурить. Последний раз говорим: бурить, – тоном, не терпящим возражений, сказали нефтяники и для острастки нарочно разбили тяжелым разводным ключом вазу с леденцами.

– В сложившейся обстановке мы считаем… – начали было власти.

– Бурить, и никаких. Надо.

– Хорошо, хорошо. Бурить так бурить, только мы посмотрим, сколько там, ладно? – сказали власти, у которых уже кружилась голова от тяжелого нефтяного духа.

– Смотрите, кто ж запрещает, – насмешливо ответили нефтяники, хрустя леденцами.

Власти торопливо накинули пальто, попросили у нефтяников ломик и вышли из кабинета. Спустились, покинули здание и выбрались на Красную площадь. Было довольно холодно, кажется, собиралась метель. Встав в самом центре площади, власти опустились на колено и принялись нервно, торопливо ковырять брусчатку. Вытащив четыре камня, власти заглянули в маленькое квадратное отверстие и увидели там одну темноту.

– Эй! – в отчаянии крикнули они туда. – Эй! Где ты?

– Сколько можно? Мне дадут поспать или нет? Ходят тут, кричат. Прочь! – раздался откуда-то раздраженный голос, и началась метель.

2008 г.

Симулятор

Виктор полез в карман за плеером, когда стюардесса упала на тележку с обедом. Все было почти как в кино: самолет сильно трясло, стюардесса лежала на полу и не пыталась встать, упала чья-то сумка, половина пассажиров визжала и орала, другая половина, состоящая в основном из стариков и детей, молча, с закрытыми глазами и строгими лицами крепко держалась за подлокотники своих кресел, чтобы не упасть. Виктор видел, как сидящий перед ним молодой человек, брюнет, стал полностью седым за то время, пока стюардесса умирала от разрыва сердца. Он не мог знать, что она умерла, но он был в этом уверен и думал сейчас только о стюардессе, о ее лакированных туфлях, надетых будто специально, чтобы лежать в них, а не стоять. Было, впрочем, одно отличие от того, что показывают в фильмах: кроме тряски, криков и непоправимо неправильного шума двигателей в салоне был слышен очень высокий, тонкий, пронзительный свист, даже не свист, а что-то среднее между свистом, визгом, скрипом и воем. «Надо было ехать на поезде. Надо было ехать на поезде», – возможно, решила пара пошляков, привыкших к комфорту, но в основном никто не думал, не плакал и не молился. Люди просто летели домой на праздник, к земле, где нет этого звука. Собственно, этот незнакомый звук и побудил Виктора достать плеер. Он надел наушники в тот момент, когда самолет начал входить в штопор. Так как трагедия была высокой, без приземленной возни возле ангаров, без неряшливого бормотания об отказе тормозов, благодаря тому, что самолет падал с высоты в десять километров, Виктор успел дослушать песню до первой фразы: «За окном…» За окном что-то лопнуло, свист дошел до немыслимой высоты, разбив иллюминатор, и Виктор ударился головой об арбуз. Арбуз разбился, на ушники вылетели из ушей. Виктор вскочил, отер лицо от арбузной мякоти и оглянулся.

Местность, в которой он находился, была огромным садом на берегу моря. Справа стройными рядами росли яблони, пальмы, березы, груши и вишни; участки, занятые деревьями, перемежались с арбузными и дынными грядами. Виктор как раз стоял на арбузных плетях. Слева начинался пляж. Песок был белый, мелкий и чистый, вода была самого голубого, лазурного цвета. Сочетания бывших на пляже людей были не менее карикатурны, чем соседство деревьев в саду: рядом с атлетическим брюнетом в солнцезащитных очках, садящимся на белый водный мотоцикл, пара дикарей в серых набедренных повязках возилась возле допотопной, наполовину затопленной пироги. Никого, казалось, странная обстановка не смущала: по пляжу с одинаковым удовольствием прогуливались строгие господа в сюртуках и с моноклями и юные блондинки в миниатюрных трусах. Чопорная дама, одетая в черное закрытое платье, сидела на циновке и присматривала за играющими детьми, а совсем рядом с ней загорелый парень, сняв с девушки купальник, яростно натирал ее золотую кожу кремом для загара.

Сзади кто-то улыбнулся. Виктор обернулся и увидел гологрудую девицу, на бедрах которой была повязка из листьев, а на голове – венок из ромашек. Девица ела персик. Своей наготы она не стеснялась. Во всем ее облике, словно нарочно напяленном кем-то поверх нормального человека, была потрясающая пошлость, такая, какую не показывают даже в самых слащавых фильмах. Соски, как и положено, нагло торчали в разные стороны («как у козы» – как в не лишенном штампов черновике человека), глаза ее были небесно-голубыми, волосы – пепельно-русыми, бедра округлыми, а ноги стройными и гладкими. Казалось, что ничего человеческого нет в этой великолепной женщине. Одна плоть смотрела на Виктора. Впрочем, если забыть о необходимости беловика, эта плоть сама по себе была довольно привлекательной.