Негасимая лампада памяти

Мужчина в сером костюме, положил шляпу на перила крыльца, рукой пригладил светлые волосы. Переводчик протянул ему рупор. Подождав пока, тот спустится с крыльца, он пару раз кашлянул, прочищая голос. Приставив рупор к губам начал говорить, -

– Великая германия, ее непобедимая армии, принесла нам долгожданное освобождение от коммунистического ига, от тирании комиссаров и жидов. Мы поможем ей установить в России новый порядок, порядок при котором, каждый из вас будет не рабом, а человеком. Я ваш староста, назначенный на этот пост, немецкой администрацией. Я человек образованный, и поэтому давно понял, какое большое и светлое будущее ждет нас с приходом на нашу землю, представителей великой немецкой нации. Зовут меня Остап Тарасович, но вам, следует называть меня, господин староста, – сказал он с легким украинским оттенком.

– Перед нами стоит много задач. Но первая и главная из них, это помочь великой германии, ее гениальному вождю Адольфу Гитлеру, в строительстве нового мира. И эту задачу мы выполним.

Вот приказ коменданта нашего района, – продолжил он.

Сунул руку за отворот пиджака, достал сложенный вчетверо листок, аккуратно развернул его. Держа его одной рукой, почти у раструба жестяного рупора стал читать, -

–Приказ коменданта района от 20 марта 1942 года. Для населения района вводится обязательная трудовая повинность. Трудовой повинности подлежат мужчины и женщины с 15 –ти полных лет…

Переводчик за спиной офицера, переводил слова старосты, тот время от времени одобрительно кивал головой.

…– К трудовой обязанности относятся также представление рабочего инструмента и повозок с лошадьми, как и других средств передвижения. Лица, отказавшие или отказывающиеся от порученной им работы, независимо от кого – бы не исходило это поручение – непосредственно от Командования германской армии или гражданской администрации, будут привлечены к ответственности, как за саботаж, и караемы, при отягчающих обстоятельствах смертной казнью,-

закончив читать, староста поставил рупор на перила рядом со шляпой. Бережно сложил листок приказа и аккуратно убрал его во внутренний карман пиджака. Погладив, по тому месту, куда он положил листок, староста опять взял рупор, – Немецкое командование оказывает высокое доверие тем, кто будет стремиться помогать великой Германии, а для них это еще и хорошая школа для будущих свершений. Немецкая цивилизация научит их труду свободного человека, а не принудительному труду под плетьми комиссаров. Вас ждут прекрасные условия труда, о которых вы даже не мечтали. Многие тысячи уже добровольно согласились работать на великую Германию, особенно молодежь. Это и понятно, у них вся жизнь впереди. В нашем районе так же многие изъявили такое желание, в благодарность немецкой армии, за то, что она освободила нас от ярма коммунистического режима.

Мы не должны быть хуже, мы должны быть лучше. Пока такой шанс есть у молодежи, я призываю всех, кому исполнилось 15, полных лет, подходить ко мне.

7

Я буду записывать вас, в ряды строителей нового цивилизованного мира. Ваш труд на благо Германии приблизит конец войны, а это значит, что быстрей вернуться домой ваши мужики, одурманенные коммунистами, и насильно отправленные комиссарами воевать.

Вы же этого хотите? Вижу, хотите? А раз так, давайте подходите записываться.

Сельчане замерли в ожидании. Те, немногие, кому исполнилось пятнадцать, опускали головы, стараясь не встретиться взглядами с окружившими их полицаями, мечтая стать невидимыми для них.

Офицер, выждав с минуту, резко выкрикнул команду. В середину согнанных людей, грубо расталкивая их, ринулись полицаи. Не обращая внимания на стоны и плач, они за волосы вытаскивали из толпы девушек, выламывая руки, тащили юношей.

Мать одной из девушек, вцепившись в руку своей дочери, до последних сил, не выпускала ее. Когда полицаи, грубо откинули ее, она упала на землю, и стала кататься в ногах односельчан, воя от горя. Две женщины опустились на колени рядом с ней. Они гладили ее по голове, говорили, какие-то успокаивающие слова, сквозь рыдания и слезы самих.

–Настенька, доченька, кровиночка моя, единственное солнышко мое, – шептали губы упавшей.

Плакали женщины, прижимались к ним, пряча в подолах лицо, младшие ребятишки.

Перед старостой выстроили пять человек – двое парней и пять девушек. За ними, отделяя их, четверо полицаев, направили винтовки в толпу.

– Вам, – начал говорить староста, но за громким плачем и рыданиями людей, его было плохо слышно. Он приложил руку ко рту, потом показал на толпу, показывая офицеру за столиком, что говорить в таком шуме невозможно.

От берез раздалась, перекрывая весь шум гортанная команда. Солдат с автоматом, сдернул его с плеча, и над головами деревенских, пронеслась гулкая очередь.

Людей охватил страх. Втянув головы в плечи, притиснув к себе детей, они замерли.

В наступившей тишине, староста, приложив руку к сердцу, поклонился в сторону офицера.

– Вам очень повезло, – сказал он, пятерым, стоящим перед ним, – Когда с коммунистами будет окончательно покончено, а это событие уже не за горами, вы станете видными, уважаемыми людьми в свободной России. Вот тогда вы с благодарностью, будете вспоминать сегодняшний, такой, знаменательный для вас день. День, начала вашей жизни, в свободной стране, свободными людьми. Запомните этот день, вы еще спасибо мне, скажете, когда вернетесь назад.

– Дяденька, а можно я к маме подойду, – спросила его худенькая, в выцветшем голубеньком платье, почти прозрачном от долгой носки и стирок платье, – Мама моя там плачет. Я одна у нее. Можно я схожу, дяденька?

– Не дяденька, а господин староста, – поправил ее, человек в сером костюме, – надо привыкать, к порядку. А сходить, сходишь. Сейчас я вас запишу, скажу, что необходимо взять с собой, распишитесь, и пойдешь к своей маме.

Услышав эти слова, у стоящих невдалеке людей, затеплилась надежда. Опираясь на руки подруг, поднялась та, которую уронило в пыль, горе разлуки. Сквозь пелену слез смотрела она с ожиданием, на ненаглядную, свою, Настеньку.

В тоненькую тетрадку, предварительно расчерченную на графы, химическим карандашом, мусоля его во рту, староста аккуратно переписал данные парней и девушек. По тому, как он это делал, было видно, что эта работа знакома ему и приятна.

К нему подошел переводчик, и тихо что-то сказал. Староста аккуратно сложил тетрадь, сунул ее в боковой карман пиджака и легко вбежал на крыльцо сельсовета.

– Сейчас я всех вас отпускаю домой, – сказал он в рупор, ожидавший его на перилах крыльца,

– Отпускаю затем, чтоб вы поделились с родными радостью. Далеко не каждому оказывается такое доверие, и выпадает такая великая честь. Завтра к 8 часам утра я жду вас здесь, готовыми к дороге. Никакие причины неявки не принимаются. Предупреждаю всех – если кто не придет, а надумает спрятаться. Всю семью, а то и всю деревню ждет суровое наказание. Идите.

Люди расходились молча. Под руки вели, еле передвигающего ноги, с окровавленной головой старика. Уходили, не оглядываясь, ощущая спиной опасность, которая исходила от людей с оружием, так неожиданно вторгшихся в их мирную жизнь.