Нехитрые праздники
Шрифт:
Михаил сложил листок, сунул опять в карман. Поднялся. Дошел до колодца с родниковой водой, который устроил кто-то давно на редком месте. Зачерпнул ковшом, напился студеной воды. Плеснул на ладонь, омыл лицо, к вискам приложил. Освежило чуть, но тягость общая не проходила. Направился обратно к автобусу. Нет, видно, не бывать больше его чувству безоблачным, не вздыхать легко. До тридцати трех еще два года. А он уже оказался распятым — на двух семьях! И ноги пробиты — третьей связью!
Посигналил. Пассажиры не торопились, докуривали, едва волочились при входе.
— Я, кажется, объявлял — стоянка десять минут. Кому не к спеху, может идти пешком, — проговорил он резко в микрофон.
Пассажиры зашевелились, стали входить, рассаживаться, поглядывали мельком на водителя: хмурый какой-то, сердитый попался.
Привычно скользнув
Краем глаза Михаил вырывал из жизни пролетающей мимо деревни то старика на скамеечке, то бабу, загоняющую корову, то столб уносимого дыма в огороде — сжигали ботву…
Скорость, шарканье резины по бетонке, мерное гудение мотора, думы постепенно выравнивали, уводили в мечту.
…Утро. Туман. Сельский дворик, возле которого стоит грузовичок. Озеро вдали поблескивает. Жеребенок тонконогий вышел из тумана. Осока на болоте шелестит. Босиком по траве, они со Степкой, в закатанных до колен штанах, с удочками…
Сладко и томительно делалось на сердце. Но из-за поворота выглянула реальность: шесть совершенно одинаковых домов из потемнелого бруса стояли ровно в две шеренги — по три дома в каждой. Если бы они находились где-то на окраине города, то, наверное, ничего. Отчужденность города от природы привычна и в некоторой степени естественна. Город преподносит и много своего разнообразия. Но шесть одинаковых мрачных двухквартирников, как бараки концлагеря, стояли на берегу огромного сверкающего озера. Рядом раскинулась березовая роща, за ней шел смешанный лес… Возле крайнего из домов всегда играл ребенок — Михаил давно его приметил. Он был какой-то несуразный, с крупными руками и головой, с тяжелым взрослым остановившимся взглядом — такими часто нарисованы младенцы на иконах. Всегда грязный, но не той, не обычной детской чумазостью, а кажется, непроходящей, врожденной. Что должен он чувствовать, как научится понимать жизнь, видя свое жилище столь кричаще, будто наколка на теле, неестественным среди окружающей природы.
На обочине голосовала подвыпившая разухабистая компания: человек шесть мужиков и две бабенки — и всегда здесь кто-нибудь под балдой! Салон был полон. Михаил уже проезжал мимо, когда заметил здорового мордастого мужика, который погрозил ему мясистым кулаком. И тотчас узнал его! Узнал всю компашку, орудовавшую в поезде, когда он возвращался с родины. Но что более всего, страшно резануло — двумя бабенками оказались Лариса и Маринка! Михаил нажал на тормоз, автобус немного занесло, и он встал носом к обочине. Послышались возмущенные восклицания пассажиров.
Михаил еще не знал, что будет делать, зачем остановился. У него только завертелось все в мозгу: рыженький паренек с его жалким «использовали как…», отцовская могила, до которой он так и не добрался во время последнего приезда, и опять это «использовали…». Пользуются! Вот она, в зеркальце, Лариска! Бежит, волосами трясет! Сколько он страдал из-за нее, сколько она места в душе занимает, а эти… пользуются! А где-то и сам он… черпал ложкой из живой души! Кто-то живет, а кто-то пользуется! Но он жить хотел! Жить!..
Шофер резко выпрыгнул из автобуса и захлопнул за собой дверь. Далее пассажиры, сидящие с правой стороны салона, видели, как он что-то резкое сказал женщине с распущенными светлыми волосами, несколько вычурно одетой. И как-то разом клубком вокруг него завертелась драка: все шестеро подвыпивших мужчин накинулись на шофера. Но то, что произошло в следующий миг, было ошеломляющим. Длинноволосая женщина с каким-то диким воплем, скинув туфли, нанесла каблуками несколько молниеносных ударов по головам своих дружков, так что один из них рухнул, а все остальные отпрянули. И так шофер и женщина, прижавшись друг к другу плечами, встали, словно вросли, с такой решительностью и готовностью, что никто из подвыпившей компании не смел к ним подступить.
«…Несмотря на хорошую успеваемость, Степа Луд вызывает опасения. Крайне необщительный и неактивный. Даже в играх держится в стороне от ребят. За учебный год он ни разу не поднял руки, хотя, как правило, материал знал. Степа — мальчик легкоранимый и самолюбивый. Поэтому часты конфликты с мальчиками старших классов.
Степа — мальчик, несомненно, способный.
На уроках внимателен, вдумчив…»РАССКАЗЫ
«МАЛЕНЬКИЙ СЮР»
Нас ведь четверо в комнате было, когда этот парень, сосед по коммуналке, Славиком его звали, вошел и, выставив поблескивающее лезвие финки, двинулся почему-то именно на меня…
В этой коммуналке мы прожили уже около месяца — студенты-дворники. По истечении месяца ЖЭК должен был предоставить каждому из нас по отдельной комнате, как договаривались с начальником, если, конечно, его устроит наша работа. Мы только что поступили и начали учиться в институте. Да еще в каком, куда огромный конкурс! Выдержали, без чьей-либо помощи, сами, приехав в этот прекраснейший город на Неве издалека, из Тмутаракани, как говорится, имея за душой лишь все ту же душу, которая, ясное дело, необъятных размеров и нараспашку!.. Мы были горды собой, полны ощущения собственной значительности и близости грядущих великих дел! Внутри словно бы вращался какой-то маховик и передавал энергию всему телу: утрами торопливые прохожие не могли пройти без улыбки, видя ошалелого дворника, у которого метла снует, как челнок, счастливо разгоняя и вспенивая непросохшие лужи на асфальте. Над сокурсниками, поселившимися в общежитии, мы посмеивались: путь до института занимал у них немногим меньше времени, чем наша работа. А нам — рукой подать! Так мы еще деньги получаем, и скоро у каждого будет своя комната! В Ленинграде! С детских лет на открытках, спичечных этикетках, в учебниках я видел Зимний дворец, Петропавловскую крепость, крейсер «Аврора»… Слышал о чугунных львах, о мостах, которые ночью разводят… Все это существовало в мальчишечьем сознании величавым чудом, равным, пожалуй, лишь звездному сиянию. И вот на тебе — шагаешь запросто по Невскому, вот шпиль Адмиралтейства, направо Александрийский столп, а вот надпись: «Эта сторона при артобстреле наиболее опасна». Живешь здесь! Напротив дом, кстати, в котором жил великий человек. Одними тропами ходим…
Дом, в котором жили мы, не был примечателен: на задворках, с унылыми блекло-пепельными, словно обшарпанные стороны спичечного коробка, стенами. Но с улицы мы попадали к нему через портал просторного знатного подъезда с атлантами при входе. И миновав этих атлантов, полнясь чувством причастности к ним, было особенно изумительным оказаться в своем жилище. Не сказать, чтоб убогом, но… Я вырос в собственном доме, всегда ухоженном, сухом, чистом, и не подозревал, что люди в наше время могут жить в такой запущенности, тесноте… Углы комнат проедала сырость, стоял запах гнили и клопов… У нас в оштукатуренных беленых избах клопов никогда не водилось. Даже когда у нас с мамой еще не было дома, мы только строили его, то жили вместе с многочисленной семьей двоюродной сестры в крохотной засыпушке из опилок вперемешку с битым стеклом, чтоб стены не проедали крысы. И эту каморку старались содержать опрятной, чистой. Спали в ней, расстелив матрасы по всему полу, для кроватей не хватало места. Но зато у нас был двор, огород, улица… — мы обитали на большом пространстве!
В квартире, куда мы поселились, как раз места для ночлега вполне хватало всем: три комнаты занимала, в сущности, одна семья — пожилые отец и мать и две их взрослые дочери с мужьями. Правда, нас вот в четвертую комнату въехало много. Прежде в ней жила одинокая дворничиха, найденная месяц назад убитой в подвале, где хранились метлы и лопаты…
Казалось бы, чего проще, родственники же, обихаживайте свое жилище, живите в чистоте! Но они, как и углы квартиры, были словно проедены изнутри, обессиленно-квелые.
Мое периферийное чувство, приучившее смотреть на жителей центров с поклонением, даже с приниженностью, наивно недоумевало: наши соседи совершенно не посещали театров, Эрмитажа, прочих достопримечательностей… Какой тогда смысл, думал я, жить им в этом клетушнике? У нас в Сибири культурных ценностей мало, так хоть лес, река, простор!.. А здесь им чего? Сготовить на газовой плите женщины никогда не смогут так, как моя мать или тетки на голландке или русской печи. Тут даже спеть, сплясать как следует нельзя! От стены до стены. И ведь что удивительно, узнавая, откуда я, они снисходительно поглядывали, сочувственно подбадривали: ничего, мол, пока учишься, как-нибудь зацепишься, только надо думать об этом сразу… Выходит, своя доля им казалась лучше, чем доля тех, кто где-то там!