Неистребимый майор
Шрифт:
Защищали эту коммуникацию канонерки во главе с «Буреей», очень часто из боевых кораблей превращавшиеся по совместительству в грузовые транспорты или плавучие госпитали, и тогда из-за тесноты очень трудно было работать у зенитных пушек и пулеметов.
Уже с первых дней войны Летучий голландец совмещал командование «Буреей» с должностью командира соединения канонерских лодок в составе Ладожской военной флотилии.
Вот уже за «Буреей» зачтен сбитый «юнкерс».
Вот уже первое «спасибо морякам» с берега от армейцев, после артогня, заказанного батальоном, выходящим из охвата у Рауталахти.
Дважды высаживали с канонерок тактические десанты в помощь фланговым частям дивизии полковника Бондарева.
Первое ранение Летучего голландца в
Заделаны первые пробоины в борту от осколков близко упавших бомб.
Благословения ленинградских матерей, благополучно доставленных и высаженных с детьми в Новой Ладоге.
Благодарность от начальника тыла фронта за баржу с мукой для осажденных, спасенную после гибели буксира… И много, много подобного, которое уже стало буднями и вошло в повседневность войны и часто даже не записывалось в вахтенные журналы.
Но один эпизод не только сохранился в памяти, но и врезался в душу.
Когда в двадцатых числах августа 1941 года одна из наших дивизий, прижатая к берегу, выходила после многодневных тяжелых боев со значительными силами немецко-финской армии к урезу воды Ладожского озера, Летучему голландцу пришлось, удерживая своим огнем особенно рьяных егерей, выводить из боя и эмбаркировать [16] смертельно утомленных красноармейцев.
«Бурею» обстреливала не только финская артиллерия, но и батальонные минометы вырвавшихся вперед частей и штурмующие самолеты противника. Несмотря на все это, Летучий голландец действовал спокойно и методично, как на учении. Он принял на борт все арьергардные подразделения дивизии генерала Крюкова, не оставив врагу ни одного раненого и ни одного пулемета.
16
Эмбаркация — обратная посадка войск на суда.
Переправленные затем на остров Валаам, части дивизии были позже высажены на ленинградской земле, недалеко от захваченного немцами Шлиссельбурга. Вот тогда-то произошла следующая сцена.
На причале, перед фронтом солдат, стоящих против «Бурей», и перед ее экипажем, выстроенным вдоль борта, взволнованный командир дивизии обнял и поцеловал Летучего голландца. Слов почти не было.
По положению он не мог сам наградить командира канонерской лодки. Но этого и не требовалось, потому что Летучий голландец застенчиво, но совершенно искренне до самой смерти уверял, что он никогда так не волновался, получая другие награды.
Есть мужество — и мужество.
Слава нашим командирам, показавшим искусство управления лидерами и эсминцами, которые сплошь в пене от собственных винтов, разрывающих воду, маневрировали так, что волны всплескивались на борт при крутых разворотах.
«Пошли бомбы!» — должен был крикнуть, не теряя хладнокровия, сигнальщик, следящий за моментом, когда маленькие капли-точки отделялись от отваливающегося в сторону германского самолета. И вот тогда весь смысл и величие единоличного командования, отвечающего своей жизнью за жизнь сотен людей и за целость корабля, больше того — за флаг Советского Союза, вкладывались в секунды принятых решений. Тогда миноносец осаживал ход и начинал уваливаться в сторону, а немецкие бомбы с невыносимым воем и, визгом чудовищными шлепками били по воде вплотную у борта или под кормой и дробным стуком осколков хлестали по мостикам, трубам и надстройкам. Кто забудет тот характерный, особый звук осколочных пробоин, который не могли заглушить даже свои зенитки или автоматические установки?
Через минуту — отворот от немца, атакующего с другого румба, и в промежутке голос из-под полубака: «Носилки!» или «Малый пожар на юте!»
Так было часто, утомительно часто на Северном флоте, на Балтийском; хотя возможно, что рекорд успешных отражений атак самолетов принадлежит эсминцам Черноморского флота, поддерживавших сообщение блокированного
Севастополя с Кавказом.Да, это море! Такое санитарно-гигиеническое, что с ним никогда не может сравниться земля. Оно поглощает очень быстро (иногда мгновенно) сбитые самолеты, взорванные корабли, залитые волной боты — и плотно смыкается. Без шва, без могильного холмика, так, что ни пузырьки воздуха, ни масляные пятна не дают возможности определить точку, в которой следовало бы поставить крест или обелиск большой братской могилы.
И их ставят, эти кресты или значки, довольно приближенно, но не на море, а обозначают на морских картах. А что касается самого моря, то оно может, после Трафальгара или Ютландского боя, быть очаровательным, красочным, а иногда и элегичным, как и подобает хорошему, благоустроенному кладбищу.
Есть мужество — и мужество.
Представьте себе Ладожское озеро, те же «Ю-88» и «Ю-87», с теми же скоростями, бомбами, навыками и обманными эволюциями, иногда группами не меньшей численности, чем в море, атакующими с разных румбов не могучие корабли, а старые озерные шаланды, после установки пушек переименованные в канонерские лодки.
Те же пятьдесят или сто товарищей (если нет на борту эвакуируемых); те же команды: «полный вперед» или «полный назад»; «лево на борт» или «право на борт».
Но только на Ладожском озере почти при том же водоизмещении и размерах кораблей сила машин была в сорок раз слабее; время перевода кулис с переднего хода на задний — в пять раз дольше, чем реверс турбин; и при почти одинаковой циркуляции поворотливость была сравнительно более медлительной из-за трудности перекладки руля. Люди принадлежали двадцатому веку, а техника — девятнадцатому [17] .
17
Канонерские лодки «Бурея», «Зея» и «Кама» были переоборудованы из землеотвозных шаланд в июне 1941 года. Они имели водоизмещение около 1200 тонн (эсминцы — 1500–1800); силу машин около 1000 HP (эсминцы — 40 000) и максимальный ход 7 узлов (эсминцы — более 35 узлов).
(Механик одной из канонерских лодок, призванный по мобилизации из землечерпательного флота, с самым серьезным видом просил командира заранее его предупреждать о предполагаемом изменении хода, так как в противном случае он не ручался за возможность исполнения команды с переднего на задний ход.)
На озере так же предостерегающе кричали сигнальщики: «Пошли бомбы!»; так же здесь перекладывали штурвал и звонили машинным телеграфом, но только в пять — десять раз медленнее. И вот почему здесь чаще требовали носилки, чаще тушили пожары и чаще заделывали пробоины.
Конечно, нечего и сравнивать такие канонерские лодки с современными кораблями (находились такие дурни, воспитывавшиеся на крейсерах, которые насмешливо называли их «лаптями», а то и «калошами»). Но одно верно: процесс отражения атак вражеских самолетов создавал тягостное ощущение страшного и безнаказанного избиения, особенно у тех, кто попадал в переделку на «Зее» или «Бурее» в первый раз. Так же казалось и со стороны, когда ожидающие погрузки, сжавшись в комок и остановив дыхание, следили за боем из щелей, вырытых на берегу. Казалось, что немцы издеваются как хотят над канонерками.
Казалось… Но только не Летучему голландцу и другим, ему подобным, храбрым командирам и их сподвижникам, которые совместно вырабатывали свои особые приемы маневрирования и огня, с тем чтобы путать расчеты «юнкерсов» и «хейнкелей».
Казалось… Но только не фашистским летчикам, которые удивлялись и не могли понять, почему они сами несут потери, почти накрывают бомбами эти «лапти», но утопить их не могут!
Чтобы хладнокровно выдерживать атаки неприятельских самолетов на тихоходных и медлительных канонерках и сохранять ясную голову для расчетов и управления, надо было иметь какие-то особые нервы и необычное мужество.