Неизменная любовь

— Слава, чего ты ждешь?

Видимо, команды от меня. Пробка выстрелила, и он залил пеной половину стола, но все же нам досталось по паре глотков. Впрочем, у нас у всех и без пузырьков кружилась голова. Звон бокалов, крики «горько»… Да, я действительно это выкрикнула громче всех. И мне хотелось, чтобы Березов понял, как мне сейчас горько… Из-за него и радостно за сына.

Эйлин хотелось провалиться на месте, и я совсем не могла понять, почему она нас так стесняется. Что плохого в поцелуе на людях? Почти родных людях.

— Яна, что с ногой? — наклонилась ко мне мать, якобы собирая со стола пустые бокалы.

— Катя, с ней все нормально, — почти рявкнул Березов, у которого уши, похоже, превратились в локаторы. — Будет плохо, отвезу ее в больницу.

Мать выпрямилась и молча удалилась. Березов сделал шаг к моему креслу.

— Спать? Или еще посидишь?

И сам сел рядом. Все время он простоял за креслом моего отца, напротив меня через стол.

— Зависит, когда ты сам пойдешь спать. Я без тебя теперь и шагу не могу ступить.

Ему не понравился мой тон, но я млела от лицезрения тени, которая скользнула по его лицу.

— Яна, — он наклонился ко мне. — Три дня мы это не обсуждаем, поняла?

Я кивнула.

— Мам, мы завтра никуда не едем? — высунулся на веранду Мишка. — Можно спать?

— Спать всегда можно. Но вы куда-нибудь все равно поедете. Мне сиделки не нужны.

— Так папа без тебя никуда не поедет.

Миша перехватил взгляд отца, и я тоже его поймала — хмурый.

— Поедет. Я справлюсь сама…

— Ничего ты не справишься, — бросил Березов зло. — Миша возьмет деда с бабкой и поедет сам. Они тоже нигде здесь не были.

— Договорились, — бросил сын и исчез, забыв пожелать нам доброй ночи.

Точно чувствовал, что она у родителей доброй быть не может.

— Давай я дам тебе нормальное обезболивающее?

— Виски?

— Яна, можно без шуток? Хоть один раз. Я ведь вижу, что тебе больно.

— Очень. Только мне не помогут ни виски, ни таблетка.

— Яна, мы же договорились. Не начинай сейчас, — он поднялся из кресла. — Пойду гляну, угомонились наверху или нет…

Собака навострила уши, но я приказала ей лежать под столом. Березов вернулся с двумя стопками виски. Интересно, он вообще поднимался наверх или нет?

— За тебя, — он вложил мне в руку стаканчик с горячительной жидкостью. — Чтобы ты крепко стояла на ногах и не падала.

— За нас мы уже не пьем?

Я не могла молчать. Не могла три дня делать вид, что ничего не произошло.

Березов тяжело выдохнул, раздув щеки, точно при флюсе.

— Яна, Яна… Как бы мне хотелось отмотать время назад…

— На сколько? На двадцать пять лет назад? Чтобы послушаться Костиного совета…

— Яна, — он рычал. — Прекрати. Мне больно. Очень больно. Все люди оступаются. Некоторые ломают себе ноги и им приходится заново учиться ходить. Я бы очень хотел научиться идти с тобой в ногу.

— Зачем, если ты мне не доверяешь? Зачем, если ты мне не веришь? Зачем все это нужно?

Я шептала, украдкой поглядывая на дверь. Нет, нас не подслушивают. Да даже если бы хотели, мы слишком тихо говорим. Слова лишь мешают понимать друг друга. Зорко одно лишь сердце. Так ведь, мудрый Лис? А все люди одинаковы…

— Яна, я хочу тебе поверить. Очень. Но как это сделать? Подскажи.

— Никак. Вера либо есть, либо ее нет. Будет обманут тот, кто хочет быть обманутым.

— Яна, я люблю тебя. Разве этого мало?

— Выходит, что мало.

— И как нам быть?

— Пойти сейчас спать. Завтра отправить детей в замок или в музей. Приготовить ужин, поддержать вечерний разговор, снова лечь спать, снова проснуться… Это очень сложно, но у нас нет выбора. Мы все еще живы.

Березов толкнул своим стаканчиком мой и снова тяжело выдохнул.

— Я впервые хочу, чтобы ты напилась. И я мог бы сказать себе — она пьяная и не понимает, что несет. Проспится и снова станет моей Янкой.

Я поставила стакан на стол нетронутым.

— А я впервые не хочу пить, — и даже причмокнула. — Вот ведь незадача.

Березов резко поднялся и, подойдя к перилам, выплеснул виски на кусты.

— Все равно пошли спать.

Он хлопнул пустыми стаканами по столу и протянул ко мне руки. Я оторвала позвоночник от плетеной спинки кресла и тут же оказалась у Славки на руках. В этих руках была сила. Я никогда не боялась, что он меня уронит, и хваталась за его шею лишь потому, что так было удобнее его поцеловать. Но сейчас я держалась за него для того, чтобы не упасть. И всю дорогу поджимала зудящую ногу, чтобы не удариться ей об углы, хотя Березов нес меня очень бережно. Просто в голове не было прежнего спокойствия.

Он помог мне умыться, и мы вдвоем над одной раковиной почистили зубы. Вдвоем. Мы все еще были вдвоем, но уже далеко не единым целым. И кровать, которая когда-то казалась большой, сейчас стала ужасно узкой. Я вытянула ногу, и Березов подложил под нее пару скрученных полотенец.

— Будет болеть, буди. Я перебинтую или… — он снова тяжело вздохнул. — Я все же надеюсь, что это не трещина.

— Слава, все будет хорошо. Это всего лишь нога.

Я попыталась отвернуться, но не смогла. Так и осталась лежать на спине. Потолок темный, но я-то знаю, что он идеально выбелен. Не прикопаешься. Ни одного темного пятнышка. Такой мне когда-то казалась наша семейная жизнь. Где же мы оступились в первый раз? Уж явно дело не в Паясо и уж точно не в Артеме.

Глава 8 "Колченогая любовь"

— Мам, как ты? — Миша просунул голову в небольшую щелку и только потом распахнул дверь. — А где папа?

Его голос и вид выдавали удивление. Мои — нет.

— Понятия не имею…

Я проснулась в кровати одна. И, честно говоря, даже обрадовалась этому факту. Не спала полночи. Сначала не могла уснуть на спине, потом из-за боли в ноге. Задремала, наверное, как раз под утро, которое, видимо, закончилось давным-давно.

— Его и внизу нет, — продолжал между тем Миша и только сейчас додумался выглянуть в окно. То, из которого просматривалась дорога. — Мам, он куда-то собирался?

Я пожала плечами.

— Миш, ты же видишь, что я только проснулась.

Он виновато закусил губу, совсем как отец, но это не придало ему солидности. Миша наоборот превратился в абсолютного мальчишку. Даже подумать страшно, что такой юнец ночью надел камень на шею… ой, кольцо на палец какой-то девушке. Той, которую, дай Бог, понимал процентов так на семьдесят.

Я думала про это всю бесконечную ночь и пришла к выводу, что языкового барьера вообще не существует, ведь влюбленные разговаривают сердцем. А если этого разговора не происходит, то никакая общность языка не спасет.