Неизвестная сказка Андерсена

– Вы не слышали ничего подозрительного? – задал Ричард Иванович очередной бесполезный вопрос. И не удивился, когда супруги одновременно покачали головами. Не видели, не слышали, не знают и не хотят знать. Им не до убийства, у них ремонт погибает.

– А я ему говорила, что капает неспроста, – выдала женщина, добавляя в ведро очередную порцию воды. – Где это видано, чтоб в такую рань купался кто? А оно вот как!

Вот так. И никак иначе.

Покинув их, Ричард Иванович поднялся в залитую квартиру. Бригада уже заканчивала работу, впрочем, основное было ясно: убили девушку где-то между тремя и шестью часами, даже раньше, поскольку в шесть уже соседи позвонили в ближайший участок. Причина смерти: удушение. И даже подушку на лице оставили, огромную, в желтой бязевой наволочке, сквозь которую проклевывались острые хвостики куриных перьев.

Ричард Иванович попытался представить, как это было. Вот кто-то подходит к двери, открывает – смазанные петли бесшумны, а вот под ногами хлюпает водица. Ну да это сейчас, а тогда воды не было.

Убийца крадется… видит спящую… вытаскивает из-под головы подушку – и как она не проснулась-то? И накрывает лицо.

Что-то здесь не сходится. Девица-то здоровая, небось и кричать попыталась бы, и отпор дать, пусть и слабый, спросонья… и пятна темные на шее. Синяки? Значит, придушили ее раньше, а потом уже отнесли в кровать, додавили и ушли, предварительно устроив потоп.

А может, иначе все было? Может, не крался он, а пришел? Скажем, сама она встречу назначила. Шантажировать собралась? Или не собиралась, но… что? Любовник. А почему нет? Значит, ждала любовника, ему же дверь открыла, а он возьми и придуши. Сходится? Вроде бы да.

Тогда вопрос один: кто этот любовник?

И Ричард Иванович подумал, что знает ответ на этот вопрос. Ответ банальный, но вполне себе жизненный. И спеша подтвердить догадку, набрал номерок.

Встреча, он всего-навсего попросит о встрече.

– Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети, – ответили ему.

Ольга замерзла. Кажется, прежде ей не случалось замерзать настолько, чтобы перестать чувствовать себя. Пальцы… шевелятся, но это не ее пальцы – кукольные. И ручки кукольные. И ножки. И сама она – куколка, ледяная, прехорошая, с длинными волосами и голубыми глазами.

А эта скотина где-то шляется.

Она приехала сюда рано, надеясь перехватить Ефима, но не успела. Тогда она решила ждать, ведь явится же он, непременно явится. Он всегда ночует в этом чертовом доме, который Ольга возненавидела с первого взгляда. А дом взял и ответил, что было несправедливо: домам не положено ненавидеть хозяев.

– И пошла тогда Русалочка к Ведьме и сказала: дай мне зелье приворотное, – Ольга шептала в сцепленные замком руки, но дыхание уже не грело, – чтобы Принц полюбил меня. Ведь ты знаешь, как я его люблю. Или не сказала? Она ведь немая была, так? Значит, написала. И пообещала Ведьма зелье такое, что от одной капли его Принц голову потеряет.

Зелье лежало в сумочке – темный флакончик с бесцветной жидкостью. Ольга попробовала – всего одну каплю на кусочек хлеба, – жидкость оказалась безвкусной, и появилось подозрение, что ее, Ольгу, обманули.

Но ведь рекомендации… и Софе помогло. Софочка врать не станет.

Но все-таки куда он убрался? Когда вернется? Почему недоступен? Ефим никогда не отключает телефон. Может, случилось что?

Хотя разве с этой глыбиной человечьей может что-то случиться?

Ждать надо. Включить, наконец, печку и ждать. К полудню снегопад усилился, ожидание стало невыносимым, и только приобретенное Ольгино упрямство не позволяло ей бросить все прямо сейчас. Она дождется. Она во что бы то ни стало дождется и использует этот, быть может, последний в ее жизни шанс.

Ей нужен Ефим, он сам не понимает, насколько нужен.

Нужен, чтобы раз и навсегда забыть о грани, отделяющей ее, Ольгу, от прочих. Нужен, чтобы перестать бояться. Нужен, чтобы жить.

А потому – ждать.

Цифра догоняет цифру – ждать.

Мутное зимнее солнце гаснет, так и не добравшись до запада, – ждать.

В лиловых сумерках тускло мерцает белый снег – ждать.

И желтый фонарь качается на ветру. Фонарь особый, подделка под старину, но только теперь, впервые за все время, он кажется уместным и уютным. Если бы не холод, Ольга выбралась бы из машины, чтобы потрогать темную сталь и, если выйдет, дотянуться до кованой корзины.

Потом, она сделает это завтра, послезавтра, весной или летом, сейчас главное – не заснуть. Но все-таки она заснула, утонув в духоте салона. Очнулась от холода и боли в ногах – затекли, одеревенели, судорога и та была какой-то вялой, словно это не мышцы, а кусок замерзшего мяса.

– Черт, – сказала Ольга, кое-как разминая ноги руками. – Твою же…

Горло драло, пальцы вот-вот отломятся, голова как с перепою, а за окном – чернота. На часах – девять. Она что, просидела у ворот весь день? Как… как собака? Верно ждала хозяина, а он так и не явился? Или явился и проехал мимо? Нет, Ефим не стал бы.

Или стал?

Ольга открыла дверцу, выбралась из машины и, собрав горсть снега, вытерла лицо. Запоздало пожалела об испорченном макияже, сплюнула – со школы не позволяла себе подобного – вытерла нос жесткой, пахнущей шерстью и табаком рукавицей. И только тогда осмотрелась.

Темным-темно и ветрено. Только фонарь желтым глазом моргает-подмигивает, издевается. А с чего бы ему гореть? Странно… и странно, что она прежде не подумала об этакой странности.

Ефима нет, а фонарь горит. Тогда и теперь. Надо же, какое завидное постоянство. И какая расточительность.

Мысли стали вдруг ехидными и колючими, а потом вдруг втянули колючки и согласно, хором почти, выдали, что на самом деле это не расточительность – это беда.

– Да-да-да, – докатилось эхо с железнодорожной насыпи. – Беда-беда.

– Беда, – повторила Ольга, раздумывая, стоит ли верить мыслям и эху. Выходило, что не стоит. В конце концов, фонарь – совпадение.

Или предупреждение? А что, если с Ефимом что-то случилось? И поэтому он не возвращается.

– Да что с ним могло случиться-то? – сама себе сказала Ольга. И сама же возразила: – Но телефон не отвечает! Не отвечает телефон.

– Да-да-да, – отозвалось эхо.

А следом сердитым урчанием, рокотом донесся звук мотора. Два луча распороли темноту, ослепили, заставив закрыться рукой, пахнуло бензином и брызнуло свежераздавленным снегом.

Ну вот, выходит, зря она волновалась.

– Ефим, между прочим, я тебя с утра дожидаюсь! Мог бы и поторопиться… и мобильник зарядить.

Хлопок. Больно. Мутно. Желтый свет, черный силуэт. Глаза слепит, а мир катится.

Клубочком да под горочку, к морю, разбиваясь белыми брызгами, пеной соленой, от которой губы сводит. Или не пена – слезы?