Неизвестная война. Тайная история США

Секретная сводка, направленная императору Александру II, сообщала: «Можно с уверенностью сказать, что главный контингент участников восстания составляет масса безземельной и неимущей шляхты, не имеющей ничего общего с крупным дворянством; мастеровых, торговцев, чиновников, врачей, сельских и городских ксендзов, однодворцев и мещан».

Упомянутые «сельские и городские ксендзы» опять-таки в массе своей происходили из простонародья: крестьянские дети, сироты, получившие образование за счет филантропов. Верхушка польского католического духовенства недвусмысленно держалась в стороне от восстания. Как и большинство крупных помещиков, они были людьми в меру циничными и считали, что не особенно и важно, какая вывеска красуется на прибыльном предприятии: «Государь Император» или «Ясновельможный Пан Круль». А еще они всерьез боялись, что революционная волна невзначай сметет и их немалые привилегии…

Главари повстанцев, представители древнейших фамилий, тоже не горели желанием обустраивать царство Божие на земле. Великая Польша от моря до моря им представлялась не фермерской республикой на американский лад, а уютным местечком, где благородные паны будут по-прежнему владеть всем от горизонта до горизонта, а «быдло», независимо от национальности, станет исправно гнуть спину на землях магнатов. Одним из первых же декретов «правительство» повстанцев поторопилось сообщить, что за помещиками остаются их права на леса и пастбища. И панская землица, само собой, остается неприкосновенной.

Легко догадаться, что крестьяне (в том числе и этнические поляки) этакие новости встретили крайне неодобрительно. Крестьянская психология испокон веков в этом вопросе незатейлива: все на свете, любые мятежи и заварушки, любые реформы и преобразования рассматриваются в первую очередь с точки зрения землицы: добавят или отберут? Можно будет пощипать помещиков, или земли по-прежнему окажутся недоступными, а за пользование пастбищами будут драть три шкуры? Часть крестьянства все же выступила на стороне восставших – но не настолько большая, чтобы можно было говорить о «едином порыве» и «всенародном мятеже». К тому же восставшие быстро раскололись на две партии: «красных» и «белых». «Красные» как раз и стояли за то, чтобы безвозмездно раздать крестьянам в случае победы всю помещичью землю, леса и пастбища, покосы и луга. «Белые», как и следовало ожидать, взвились: они еще готовы были пошуметь о свободе, но категорически не хотели расставаться ради нее с угодьями и поместьями…

И наконец, против плана «Великой Польши от моря до моря» тут же проголосовали вилами крестьяне тех мест, где поляки пребывали исключительно в качестве панов: украинцы, белорусы, литовцы. Началась неразбериха в стане восставших, плавно перетекавшая в хаос, – и в Польшу двинулись русские полки.

Ах да! Восставшие на сей раз пытались привлечь на свою сторону и польских евреев. В прошлый раз, когда те, поддавшись общему настроению, простодушно пожелали тоже бороться за свободу, военный министр повстанцев заявил: «Мы не позволим, чтобы еврейская кровь смешивалась с благородной кровью поляков. Что скажет Европа, узнав, что в деле завоевания нашей свободы мы не могли обойтись без еврейских рук?» (256).

Теперь прошлые ошибки учли – но толку все равно было мало. К повстанцам примкнули в основном еврейские бедняки да та самая восторженная молодежь, что очертя голову бросается во все мировые заварушки, стоит только прозвучать парочке романтических лозунгов. Люди степенные, солидные, зажиточные не особенно и спешили бунтовать…

Едва русские войска принялись подавлять мятеж, революционеры всех мастей, включая и Бакунина с Герценом, кинулись в чернильные сражения. Герцен написал воззвание к русским военным, призывая их «не стать палачами», – но в то же время (определенно разрываясь меж собственной революционностью и неприязнью к зарвавшимся полякам) призывал мятежников сложить оружие и добиваться своих требований мирным путем.

Другие оказались гораздо радикальнее. Подпольная организация «Земля и воля» выпустила свое обращение к русским войскам, сделав им довольно оригинальное предложение: «Вместо того чтобы позорить себя преступным избиением поляков, обратите свой меч на общего врага нашего, выйдите из Польши, возвративши ей похищенную свободу, и идите к нам, в свое отечество, освобождать его от виновника всех народных бедствий – императорского правительства».

В войсках это послание брезгливо проигнорировали – но оно имело большой успех у нарождавшейся русской интеллигенции, кинувшейся строчить и свои корявые статеечки. За одну из таких статей притянули к ответу и небезызвестного Писарева, арестовав его на квартире, снимаемой у штабс-капитана лейб-гвардии Павловского полка Попова. Попов тоже был большой вольнодумец и находился под секретным надзором полиции – но исключительно по причине его педерастических связей с неким «бывшим учителем Благосветловым»…

«Расстрел англичанами сипаев после подавления восстания в Индии».Картина Верещагина. Куплена на выставке англичанами, после чегобесследно исчезла

Ну, а в далекой Франции призывал все громы и молнии на голову «проклятого царизма» Виктор Гюго, как водится, считавший всех и всяческих бунтовщиков благороднейшими на земле людьми.

Но все это была лишь частная болтовня несдержанных на язык и скорбных на голову чудаков. Вскоре за «несчастных поляков» вступились целые государства.

Начала, естественно, Англия – оплот гуманизма и демократии на земле. Пять лет назад английская армия кровавейшим образом подавила восстание в Индии – пленных привязывали к дулам пушек и выстрелами разносили на куски, население целых деревень бросали связанными в поле и пускали по ним слонов. Это, вероятно, зверством не считалось – но вот страдания поляков англичан отчего-то огорчили донельзя. И Англия (совместно с примкнувшими к ней Австрией и Францией) принялась бомбардировать Петербург грозными нотами, требуя немедленно предоставить Польше независимость согласно ее требованиям (то есть в тех самых шизофренических границах, о которых я говорил).

Из Петербурга вежливо, но твердо отвечали, что не потерпят вмешательства в свои внутренние дела. Три жалостливых державы настаивали, и в конце концов их ноты превратились в самые настоящие ультиматумы: или Польша получит свободу, или – война!

Войны в Петербурге боялись панически. И государю императору, и Горчакову, и прочим сановникам уже мерещилось, как объединенные англо-французско-австрийские полчища вторгнутся в российские пределы, как окажется тогда блокированным в Кронштадте весь Балтийский флот – и, конечно же, сгинет бесславно, как погиб не так уж давно флот Черноморский…

Тем более что первый звоночек уже прозвучал: некий капитан французского военно-морского флота с многозначительной фамилией Маньяк сколотил экипаж из поляков, купил одномачтовый колесный пароходишко, вооружил его и отплыл в Черное море, чтобы силами своей храброй команды победить русский царизм.

Правда, Маньяка с маньячатами быстренько остановили у Босфора турки, не питавшие ни малейших симпатий к польским мятежникам – поскольку у тех первым пунктом программы стояло «воссоздание Великой Польши», ну, а вторым скромненько значилось «покорение Турции».

И все равно в Петербурге, как тогда выражались, впали в величайшую ажитацию, а проще говоря, струхнули.

Мерещились эскадры грозных броненосцев, идущие следом за лоханкой Маньяка, – и много чего еще.

Адмирал Крабе

Тут-то на сцене появился управляющий Морским министерством адмирал Краббе, один из немногих, кто не потерял присутствия духа. Он, не повышая голоса и водя указкой по картам, предложил отличный выход: чтобы русский флот не погиб, запертый на Балтике, его следует вывести в океан. Если война и в самом деле вспыхнет, русские крейсера, оставаясь неуловимыми, смогут очень быстро нарушить морскую торговлю Англии, перехватывая британские гражданские суда. Причем противник помешать ничем не сможет: искать в океанских просторах быстроходный крейсер – все равно что искать иголку в стоге сена. Есть, кстати, два великолепных порта, где эскадры могут базироваться: Нью-Йорк – на атлантическом побережье Америки, и Сан-Франциско – на тихоокеанском…