Неизвестная война

Немецкая и международная пресса занялась этим делом, печатая солидные комментарии по ходу процесса. Нашлось полдюжины немецких адвокатов, готовых нас защищать. Один из них, мой земляк, доктор Пейрер-Ангерман, известный адвокат из Зальцбурга, даже позволил себя арестовать, чтобы попасть на территорию лагеря в Дахау вместе с конвоем немецких пленных. Именно тогда восстановили австрийско-немецкую границу, и перейти ее было невозможно. Ни один из адвокатов не надеялся получить хотя бы самый скромный гонорар, мы ничего уже не имели. Я благодарил их от всего сердца. Доктор Пейрер-Ангерман приехал с полностью укомплектованными документами, касающимися моей деятельности в Австрии в 1930–1939 годы. Чувствовалось, что он готов поручиться своей репутацией и даже рисковать карьерой, чтобы выиграть дело, в правоте которого убежден.

Однако трибунал назначил защитниками трех офицеров американской армии. Поэтому нашими адвокатами стали подполковник доктор Роберт Дарст из Спрингфилда (штат Миссури), подполковник Дональд Маклуре из Окленда (штат Калифорния) и майор Льюис И. Горовиц из Нью-Йорка. Последний из них, я подчеркиваю, был иудеем по вероисповеданию. После расследования и подробных допросов на тему моего происхождения, жизни в Вене, а также службы, трое офицеров оказались отчаянными защитниками. Я хочу еще раз выразить им свою благодарность. В их глазах мы были уже не врагами, а членами великой солдатской семьи, несправедливо оклеветанные и обвиненные.

Процесс, длившийся более месяца, начался 5 августа 1947 года.

Ранее, в течение трех дней, меня допрашивал подполковник Дарст, снабженный актами, собранными прокурором Розенфельдом.

— Предупреждаю, что смогу взять на себя вашу защиту, — сказал он, — только тогда, когда тщательно ознакомлюсь с вашей автобиографией и деятельностью, до и после войны.

Мне нечего было скрывать, поэтому под конец третьего дня он подал мне руку:

— Я убежден в вашей полной невиновности, — заявил он. — Буду вас защищать, как своего собственного брата. Однако я не могу гарантировать успешного завершения процесса, если группа защитников не будет видеть во мне лидера. Мне также кажется, что вы должны обязательно выступить от себя лично и от имени своих товарищей.

Принцип лидерства, сильно критиковавшийся и принесший Германии много горя, здесь также нашел применение, но на этот раз успешное.

Председательствовал на трибунале полковник Гарднер, называемый «вешателем Гарднером», так как до этого времени он выносил только смертные приговоры через повешение. Однако подполковнику Дарсту удалось все так устроить, что из девяти членов суда, являвшихся исключительно полковниками, пятерых заменили опытными фронтовыми офицерами.

Прокурор Розенфельд в середине процесса вынужден был отказаться от обвинения, касающегося преступлений. Он выдвинул только одно обвинение: использование мундиров неприятеля вне боя в точном значении этого слова. У подполковника Дарста не было документов, доказывающих, что англичане и американцы также применяли немецкую форму (что мы уже доказали). Но было известно, что в Варшаве руководитель польского восстания, Бур-Коморовски, носил немецкий мундир. [278] Также было известно, что американцы вошли в Ахен и сражались там в наших мундирах. Однако генерал Брэдли прислал в трибунал письмо, в котором отмечал, что этот, уже подтвержденный сегодня факт «ему никогда не был известен». Впрочем, мне кажется, Брэдли знал не очень много из того, что творилось в группе армий, которой он командовал. Это неприятное для нас ослабление памяти, возможно, вызвано воспоминанием его ареста военной полицией, подозревавшего в нем «переодетого немца».

278

Генерал Тадеуш Бур-Коморовски никогда не носил немецкий мундир. Во время Варшавского восстания и до момента сдачи в плен он имел на себе штатское платье. Повстанцы также не были одеты в немецкую форму. В случае использования частей трофейных немецких мундиров с них удалялись все знаки различия немецкой армии, и повстанцы обязательно носили поверх них бело-красные повязки. Прим. ред. польского издания.

Затем произошла сенсация. Место свидетеля занял подполковник ВВС Великобритании Форрест Ео-Томас, о котором Чарльз Фоли пишет, что он считался «одной из самых замечательных личностей, которыми могли гордиться британские спецслужбы». Награды на груди этого солдата говорили сами за себя; представлять его суду не было необходимости. Его псевдоним «Белый кролик» был хорошо знаком французским партизанам.

Полковника Розенфельда сбило с толку показание полковника ВВС Великобритании, о смерти которого от рук немцев в Бухенвальде рассказал Евген Когон в книге «Der SS-Stadt». [279] Ео-Томас заявил, что члены его подразделения использовали немецкие мундиры, а также немецкие транспортные средства, и при определенных обстоятельствах «не могли брать пленных».

279

В вольном переводе: «Государство СС».

Подполковник Дарст спросил у него, случалось ли, что он «отнимал документы у немецких военнопленных и использовал их».

— Конечно! Пленный не должен иметь при себе документов. Если он их имеет, тем хуже для него.

И добавил:

— Как командир британского подразделения, я вынужден был основательно изучить специальные операции, выполненные полковником Скорцени и его подразделениями. Поэтому могу вас заверить, что полковник, а также его офицеры и солдаты в любой ситуации вели себя как джентльмены.

Я думал, что у Розенфельда случится приступ. К сожалению, я не мог пожать руку лояльному и благородному офицеру королевских ВВС. Он встал, а я шепнул несколько слов моим товарищам, — чтобы выразить наше уважение, мы стали по стойке смирно.

Подполковник Дарст информировал трибунал, что еще трое американских офицеров хотят выступить в качестве свидетелей защиты. Их показания после выступления Ео-Томаса оказались ненужными. Председатель предоставил мне слово. На стенной карте я объяснил судьям, как смог, ход операции «Гриф». Полковник Розенфельд задал мне еще несколько вопросов от имени прокуратуры, но уже более вежливым тоном. Однако это не помешало ему в обвинительной речи потребовать для нас смертной казни, несмотря на то, что наша вина не была доказана. Это удивило следящих за процессом представителей прессы и радио.

Защитительная речь Дарста была хорошо подтверждена документами и во всех разделах звучала отлично. Защитник выразил удивление, что после такого судебного разбирательства прокурор признал уместным требовать какого-либо наказания. В последнем предложении защиты подполковник Маклуре повернулся в нашу сторону и заявил:

— Господа, если бы я мог командовать такими людьми, я гордился бы этим. Мы предлагаем полное оправдание.

Во время процесса председатель явно содействовал обвинению. Оправдание не должно обсуждаться, тем не менее его объявили лишь 9 сентября 1947 года в переполненном и трещавшем по швам зале, после нескольких часов совещания. Журналисты, фоторепортеры и радиокомментаторы бросились к нам в огромной суматохе.

Я шел поблагодарить моих защитников, когда ко мне приблизился с вытянутой рукой полковник Розенфельд. Я по натуре человек не злопамятный и охотно пожал бы руку прокурору, преданному службе правосудия. Однако мне не верилось в его добрую волю. Он хорошо знал, что мы не истязали и не убивали американских пленных, как и каких-либо других, а также никогда не планировали нападения на ставку Эйзенхауэра и убийство какого-нибудь генерала. Несмотря на это, он пытался объединить действия 150-й танковой бригады с предполагаемой «спланированной бойней» в Мальмеди. Он добыл ложные показания об использовании моим спецподразделением «пуль с цианистым калием» во время битвы в Арденнах. Обвинение даже привело цитаты моих верных товарищей Радла и Хунке в качестве своих свидетелей! Подполковник Дарст напрасно протестовал, что прокуратура «намеревается доказать, что адъютанты главного обвиняемого не соглашались со своим командиром!»

Радл и Хунке появились перед трибуналом в качестве свидетелей под давлением. Радл отвечал на вопросы обвинителя односложно и часто не по теме, а наш «китаец» упорно молчал. Когда полковник Розенфельд засыпал его вопросами, он, казалось, был мыслями в Пекине или Тяньцзине.

Без настойчивых усилий наших защитников и благородного показания Ео-Томаса нас наверняка повесили бы, как фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Йодля, фон Риббентропа, доктора Зейсс-Инкварта, доктора Кальтенбруннера, Розенберга, доктора Фрика и некоторых других. Их тела были сожжены, а пепел брошен в волны Изера.

«Побежденные генералы были убиты. Если бы началась следующая война, — сказал маршал Монтгомери 8 июля 1948 года в Париже, — она велась бы еще с большей жестокостью, так как никто не хотел бы оказаться побежденным, то есть повешенным!»

Нас оправдали, но тех, кто принадлежал к войскам СС, не освободили. Победители применили в отношении нас декрет, известный как «автоматический арест». Если я хорошо помню, 11 сентября 1947 года мировая пресса опубликовала заявление полковника Розенфельда: «Скорцени является самым опасным человеком в Европе».