Неизвестность
Шрифт:
Колеса. Для Вовы
Вот колеса у тебя,На твоей игрушке.Там работа есть моя,В этой детской штучке.Ты пыхтишь, как паровоз,Едешь с ним по полу.Ты быстрей его колес,Но пойдешь ты в школу.Там все сбудутся мечты,Скоро станешь взрослым.И тогда освоишь тыНастоящие колеса.И поедешь по стране,Славен каждым делом.С благодарностью и мне,Что игрушку сделал.Валя
Ты женщина моих суровыхОсока
Острая осокаРежет сердце мне.Месяц одинокоСветится в окне.На душе ненастье,На душе печаль.И чего-то счастлив,И чего-то жаль.Вспомнил я осокуВ детстве у реки.Бегали мы колко,Были босяки.Даже и не евши,Но зато всегдаБыли взвеселевшиПросто без труда.Ничего не надоДетской голытьбы.Жизнь как наградуПонимали мы.Береза
Стоит береза белая,Но черные на нейЕсть пятна задубелые,Самой земли черней.О чем грустишь, березынька,Зачем чернеть местами?Будь белой вся, как зоренька,Она в ответ словамиМне говорит, что рада быБыть белой без примес,Но слишком много горяПринес окрестный лес.И хоть мне жить приятно,и вся тянуся ввысь,Но пусть мне эти пятнаНапоминают жизнь.Назад-вперед
Вовсю работают поршня,Назад-вперед вращая силу.Они возвращаются назад,Чтобы вперед всё запустило.И ты бери с них свой пример,Не бойся ты назад отхода.И если вовремя примешь мер,Тогда дождешься ты вперёда.Батюшка и матушка. Светлой их памяти
Эх, батюшка, эх, матушка, хоть жалко вас до тла,Но с вами жизнь по правде была мне тяжела.Я слышал, что работай, с моих младых ногтей,А ласку видел редко среди других детей.Я вас не виновачу, вы сами от отцовНе получали ласки во веки всех веков.И дети все имели сноровку для труда,Но в остальном повадка у них была груба.Но я за вас отвечу сторицей и вполне,Я всех детей привечу, что бог пошлет ко мне.Я всех их обнимаю, им ласку говорю,Чтоб жизнь они любили, как я ее люблю.Горизонт
Жалко, кто горизонта не видит.И, как канарейка, щебечет впустую.А кто-то закрылся в своей обидеИ не хочет видеть долю другую.Я ему говорю: вот твой горизонт,Поверни, если не веришь, глаза.Но он куда-то в сторону бредет,Будто нарочно ослеп навсегда.А я, хоть давно лишился руки,Но мои товарищи – мои руки.И если неба не видно, дойду до реки,А не буду в комнате помирать от скуки.Ты радуешься, что живешь одинок,А время, как снег, тает.И если ты не знаешь, где горизонт,Спроси у того, кто знает.На мою смерть
Когда умру, не надо мнеОркестра и наград.И вслед за мной по всей ЗемлеУстроивать парад.Я все равно один умруИ не услышу вас.Но может, кто-то вдруг меняВ последний спросит раз.Чего хотел бы, Николай,Когда бы если вдругТы оживел на краткий миг,Скажи и пожелай?И я скажу вам в тишинеВ последний этот час,Что ничего не надо мне,Кроме любимых глаз.Когда увижу, что онаИ без меня счастлива,Тогда спокойно я со днаВздохну своей могилы.Но напоследок тихо яСкажу ей также твердо,Что буду вечно я тебяЛюбить, живой и мертвый.23 мая 1926 года
Ich ging in sein Notizbuch zur"uck [8] .
Вова у нас говорит сразу на двух языках, перенимая у Вали, мне это нравится.
Валя со мной тоже с самого начала иногда говорила по-немецки, но сперва в шутку, все равно я не понимал. А один раз сказала: «Коля, бринген вассер, битте» [9] , а я взял ведро и принес. Она обрадовалась: «Ты понял?» А я даже не заметил, что она по-немецки. Услышал про воду, да и пошел.
8
Я вернулся к своей тетради (нем.).
9
Принеси воды, пожалуйста.
И Валя стала меня учить, хотя мы еще не знали, что это сыграет роль и возникнут события, из-за которых я нарушаю традицию и пишу не в конце года, а сейчас.
Мы были в гостях у дяди Вали, Альфреда Петровича Кессениха, который был партийный агитатор. Он смотрел на мою отсутствующую руку и спрашивал про меня подробности, как я и что. Я рассказал. Он сказал, что весной у меня будет командировка. Я ему сказал, что никак, я секретарь ячейки, да еще рабфак, да учу паровозы. Но он сказал, что командировка не навсегда и по важному делу.
И в апреле мы поехали, перед севом. Он мне по дороге сказал, что будем вести агитацию за коммуны и колхозы. А также сдача излишков. Народ немреспублики это принимает тяжело. Он не любит свое начальство, потому что в гражданскую оно над ним нашутилось от всей души. Я удивился, что немцы мордовали немцев. Русские понятно, мы с этим живем всегда, нас много и нам друг друга не жалко, а если взять других, которых меньше и живут кучно, они, я заметил, друг за друга стоят крепко. Татаре, евреи или хохлы, которые были у нас в Киевке.
Он сказал, что революция упразднила нацию как класс. Был у него приятель Шафлер или Шуфлер, я не запомнил, а переспрашивать постеснялся. Этот Шафлер, хоть и немец, к своим был чистый зверь, еще в далеком 17-м году, как услышал про Октябрьский переворот, организовал красногвардейскую банду и оружием подавлял контрреволюцию даже до того, как она возникла [10] .
Приехали в Варенбург и вели пропаганду. Для этого народ собрали перед церковью. Альфред Петрович показывал на меня и на мою руку и говорил, что я тоже крестьянин, но воевал за революцию и имею правильное понятие об общей жизни. Он говорил по-русски и по-немецки. Потом попросил меня сказать, я тоже говорил. Немного даже по-немецки. Люди слушали и хоть молчали, но соглашались. Альфред Петрович был довольный, он говорил мне, что я наглядная агитация.
10
Имеется в виду Генрих Генрихович Шауфлер (1894–?), военный комиссар Трудовой коммуны Области немцев Поволжья, один из создателей немецких воинских формирований в составе Красной армии; отличался крайней жестокостью при подавлении крестьянских восстаний и проведении продразверстки. В 1920-м был переведен в Москву в соответствии с решением Оргбюро ЦК ВКП(б) от 4 октября 1920 г. о плановой переброске партийных кадров. Так партия уберегала своих самых верных сынов от нарастающего народного гнева. Дальнейшая его судьба неизвестна.