Неизвестные солдаты, кн.1, 2

– Я все помню! – погрозил кривым пальцем дед. – Поизмывались партейные над трудящим классом, и будя!

– Я не партийный, – возразил Светлов.

– Все едино – при Советах в начальстве ходил. А теперь кончилась ваша власть. Под корень, ядрена лапоть! На, читай!

Дед вытянул из-за пазухи помятую бумажку и, положив на стол, бережно разгладил ее. Светлов посмотрел и крякнул от неожиданности. На бланке немецкой комендатуры было отпечатано удостоверение: господин Антипин Сидор Семенович назначается старостой деревни Стоялово, все крестьяне указанной деревни обязаны беспрекословно подчиняться ему.

– Антипин – это ты, значит? – очумело спросил Герасим. – И ведь верно, Антипин. На выборах-то тебя в списки писали.

– Припомнил, ядрена лапоть! Ничего, теперича все вспомнят, – пообещал он. – Видал бумагу по всей форме и с подписом?

– Ну, видел.

– Выкладывай печать, выкладывай ключи от амбаров и от правления. Теперича я хозяин, – торжествовал Крючок.

– Какой ты хозяин!

Василиса подошла к нему, стояла, покачиваясь, скрестив на груди руки. Высокая, гибкая, голубые глаза потемнели от гнева.

– Ты, старый гриб, два дня лишних живешь! Ходишь – песок сыпется. Тебя пальцем ткни – по частям развалишься, одна пыль будет!

– Не наскакивай, не наскакивай, – отступил дед. – Прикороти язык, девка. Знаем тоже, какая ты комсомолия. А комсомолию и в списочек можно. Да и женишок твой тоже гусь неощипанный. В армии женишок-то? С немцами стал быть страждается? А они этого не любят! – хохотнул Крючок.

Хотел еще что-то сказать, но заткнулся на полуслове. Герасим, не вставая, взял его за грудки и так тряхнул, что затрещал полушубок. Глядя в темное с оскаленными зубами лицо Герасима, дед понял, что переборщил. Попросил ласково:

– Отпусти, Пантелеич. Экой ты колючий теперича стал, и пошутковать нельзя.

Герасим оттолкнул его, дед шлепнулся задом на лавку. Сидели друг против друга, тяжело дыша. Светлов в упор смотрел ненавидящими глазами. Крючок улыбался елейно.

– Я же к тебе с добром, по-хорошему пришел. Раз уж на такую должность меня поставили, ты не обессудь. Ключи отдай. Бумаги, которые про колхоз.

– Отдам, – сказал Светлов. – Но ты мне не грози, старый хрыч. Ты меня не пугай. Я человек тихий. Но уж если ты моих затронешь, мало тебе не будет. Ты у меня узнаешь, какие списки писать!

– Об этом нет разговора, Пантелеич. Свои же люди, ядрена лапоть! Полаялись, и хватит. Перекурим давай.

– Душа у меня не лежит немецкую вонь нюхать.

– А ты потерпи, потерпи. Теперича всем терпеть положено. Сыпь-ка табачку твоего.

Молча свернули цигарки. Дед Крючок, затягиваясь, ерзал на лавке, крутил головой, вытягивал шею. Явно показывав: ищет что-то.

– Чего дрыгаешься? На гвозде, что ли, сидишь? – спросил Герасим.

– Гляжу, не на печи ли постоялец твой. Рукавнцы-то его городские кожаные вижу, а самого нету. Нечто ты его в сенях с коровой держишь?

– О ком речь? – Герасим отвел глаза.

– О Григорь Митриче я, – с невинным видом пояснил Крючок. – Уважаемый человек, землячок наш, ядрена лапоть, а ты его из избы гонишь.

– Выследил? – хрипло спросил Светлов.

–Ни боже мой. Мир слухами полнится.

– И далеко они дошли, эти слухи?

– Покеда в нашей деревне бродят.

– Смотри, старик, чтобы дальше не поползли.

– Мое дело сторона. Я теперича в последние годы вроде бы глуховат стал. Могу и не дослышать чего.

– Не валяй дурака, дед! – раздался громкий голос.

Все обернулись. Из чулана вышел Булгаков.

– Ты обо мне не случайно тут речь завел. Чего надо – выкладывай!

– Легок на помине, Григорь Митрич, дорогой ты наш! – обрадовался Крючок. Улыбался, протягивая руку, и в то же время испытующе следил за выражением лица Булгакова. – Такая вот у меня болезня, люблю с начальством здороваться. Прицепилась ко мне зараза: как где начальник, так я и тута. Иной раз новость какую услышишь, в другой раз папироску сладкую подшибешь. А один, милостивец, городскую булку мне отвалил в позапрошлом годе. Сдобная булка, ее то что наш хлебушек.

– Ты, дед, оставь эти словопрения. Я тебе начальником не был и сейчас не начальник.

– Григорь Митрич, как можно! Золотой ты наш, мы же тебя как облупленного тут знаем. Сколько раз ты к нам с желтой портфелью-то приезжал? В колхоз мужиков загонял – неужто запамятовал? Уполномоченным опять же – налоги грести, – в голосе Крючка звучало плохо прикрытое злорадство.

Герасим сидел хмурый, пощипывал бороденку. Раскрасневшаяся Василиса слушала напряженно, стараясь понять суть разговора. Григорий Дмитриевич тяжело опустился на табуретку, поморщившись от боли в пояснице. Притянул к себе кисет.

Равнодушно, как о самом обычном, спросил:

– Продался?

– А ей-богу, продался, – как-то сразу повеселел Крючок и даже хлопнул себя по колену. – Со всеми потрохами и со старухой в придачу.

– И много дали?

– Покеда вот валенки с калошами.

– Продешевил.

– Не, Григорь Митрич, я тоже не лыком шитый. Я теперича в деревне полный хозяин, что хочу, то леквизирую.

– Чужим добром одни бандиты живут.

– Ничего, я по-свойски, по-хорошему… Бандиты – это которые по городам засели. Не пашут, не жнут, а хлеба и мясу в две глотки трескают.

– Ты тоже пахать-то не мастак, – вставил Герасим Светлов.

– А я не казенный, чтобы за дурноедов грызь наживать.

– Грыжу ты по своей собственной жадности еще до колхоза нажил.

– Ну, хватит спорить, – прервал их Григорий Дмитриевич. – Говори, дед, что тебе от меня нужно? Донос немцам пошлешь?

Крючок встал, прошаркал к вешалке, нахлобучил свой облезлый малахай. Сказал серьезно:

– Нету мне расчета немцев на тебя наводить. Живи тута, пока жареный петух в это самое место не клюнет.

С тем и ушел.

– Вот так дела-а-а, – протянул Герасим. – Как обухом по голове: Крючок – и вдруг староста.

– Ты что же думал, тебя назначат? – усмехнулся Григорий Дмитриевич.

– Я для них неподходящий. Фронтовик бывший, награды имею. И не согласился бы я.

– А вот Сидор согласился.

– Ему терять нечего.

– Он и не собирается терять. По всему видно, приобрести хочет… Ну, да не в нем дело. Не его, так другого на эту должность поставили бы. Давай лучше подумаем, Пантелеевич, что мне теперь делать.