Неизвестные солдаты кн.3, 4
Шрифт:
Пламя, охватившее вагоны, бушевало так сильно, что танки вынуждены были попятиться к станционному скверу. Да и врагов уже не было видно. Те, кто уцелел, бежали в поле, к дальнему лесу. Туда, отсекая им путь, пошли через переезд два бронеавтомобиля.
Работа была закончена. Бесстужев вывел людей на окраину поселка, к перекрестку грунтовой и железной дорог. Бойцы начали окапываться фронтом на восток, чтобы закрыть путь тем колоннам, которые шли сзади, стремясь вырваться из мешка. За домами замаскировались танки.
– Ну, ты возглавляй здесь, – сказал Юрий командиру танкистов. – Я пойду приятелей поищу, – усмехнулся он.
Пленных сгоняли в длинный и
– Солдатам и офицерам двадцать четвертого танкового корпуса – три шага вперед!
Из пестрой толпы разномастных шинелей и полушубков отделились полтора десятка фигур.
– Кто служил в четвертой танковой дивизии – шаг вперед!
На этот раз выполнили команду только трое.
– Сейчас будет проверка! – пригрозил переводчик, однако никто больше не вышел.
Перед Бесстужевым – высокий унтер в очках, в изодранной русской шапке, с опорками на ногах. На вопросы переводчика он отвечал быстро и заискивающе. На фронт прибыл из Франции летом сорок второго года. Специалист по аккумуляторам, в русских не стрелял.
Двое других были совсем молоды, лет по восемнадцать, смотрели испуганно и злобно. У одного на грязных щеках остались полоски от слез. Бесстужев подумал, поморщившись, что этот вояка час назад ревел белугой и звал маму. На фронт их привезли минувшим летом, они даже не слышали, что есть в Белоруссии такой город – Столбцы.
Эти остроносые сопляки были противны Юрию, но той страшной ненависти, которая заставляла его раньше стрелять в упор, испытывая мстительное удовлетворение, – такой ненависти он не ощущал. Все это были другие немцы. А может, чувство мести притупилось сегодня: столько набили фрицев, что смерть еще двоих ничего не прибавит. Не стоит руки марать.
– Что с ними делать, товарищ капитан? – спросил переводчик.
– Скажи, что им повезло, – презрительно процедил Бесстужев. – И нечего им здесь курорт устраивать. Гоните всех на рельсы. Пускай своих зарывают. Поезду пройти негде, а у наших саперов и без того забот много.
С огнем и дымом вырывается из кратера поток лавы, ползет по склону вулкана, сжигая все на пути, ускоряя движение, расширяясь, захватывая новые участки. И нет никакой возможности остановить его. Он расплавит, испепелит любую преграду.
Как огненная лава, ширилось и разрасталось наступление Юго-Западного и Воронежского фронтов, раздвигая свои границы, втягивая в сражение армии соседнего Брянского фронта.
Пехота продолжала добивать остатки, пятнадцати вражеских дивизий, попавших в окружение, а севернее, в районе Касторной, образовался уже новый «котел», в который угодило с десяток немецких соединений. Подвижные войска, танки и кавалерия, ушли вперед, к рекам Осколу и Тиму. А в штабах планировали развивать наступление еще дальше, на Харьков и Курск.
Раскаленный вал войны разрушал и сжигал то, что создано было природой и человеком, оставляя за собой великое множество могильных холмов. Хорошо, если успевали товарищи погибших поставить над могилами дощатые конусы с жестяными звездочками, хорошо, если знали они, какие фамилии написать на табличке. Новые смерти заслонили боль вчерашних потерь: стирались в памяти имена, забывались места, где зарыли павших – и знакомых, и совсем неизвестных. Так велика, так обширна и мучительна была эта война, что забывались не только люди, но и бесконечные бои. Даже целые операции, отнявшие десятки тысяч жизней, тускнели на фоне других, более броских событий,
не оставляя в памяти заметных следов.Внимание людей было приковано к Сталинграду, где задыхались в железных тисках двадцать две немецкие дивизии. Все ждали, когда развяжется этот кровавый узел. А в том же морозном январе 43-го года западнее Воронежа легли костьми сразу двадцать шесть немецких, венгерских и итальянских дивизий, и пленных там было взято больше, чем под Сталинградом.
Острогожско-Россошанская, Воронежско-Касторненская операции: очень уж прозаические, труднозапоминаемые названия носили они. Промелькнули в газетах эти названия два-три раза, а потом больше не упоминались. Только уцелевшие в этих сражениях ветераны долго еще говорили о них. Ведь не шутка – разгромить такую махину, не имея превосходства над ней. А все потому, что воевали с умом, толково, по широкому замыслу.
Прохор Севастьянович подумывал, что если ему доведется когда-нибудь преподавать в Академии, он будет приводить эти операции в пример слушателям как образец быстроты, решительности, гибкости руководства. А то, что в газетах мало писалось о боях западнее Воронежа и что не курился вокруг них фимиам, – это Порошина не волновало.
Сталинград стал своего рода фетишем. Ну и правильно. Там остановили противника, там впервые окружили врага. Пусть и слава витает над тем местом. Людям трудно радоваться успехам вообще в каких-то незнакомых районах, в заурядных городах, которых не упомнишь и не перечислишь. Успех должен воплотиться в конкретной форме. Сталинград особенно подходит для этого. История у него революционная, защитники отличились, имя он носит громкое!
Деревушка была пустяковая, полтора десятка изб в одну улицу. Но стояла она на возвышенности, вокруг чистое поле, и никакой обходной дороги вблизи. Немцы вцепились в нее, прикрывая отступление. Засели в погребах, в снежной траншее с ледяным бруствером, укрыли за срубами несколько танков. Имей Бесстужев хотя бы батарею 76-миллиметровых орудий, он размолотил бы всю эту оборону за полчаса. Но у него были две легкие пушки. Издали бить бесполезно, а на прямой выстрел немцы не подпускали.
Возле этой деревушки Юрий провозился с остатками своего батальона до утра. Сам взял роту и пошел в обход. Километров пять лезли по глубокому снегу, вымотались начисто, ватники взмокли от пота. И только когда вышли к деревне с тыла, немцы сели на подводы и уехали, заслонившись танками.
Юрий чувствовал себя опустошенным и разбитым. Недели две спал урывками, кое-как. Зарос грязью, тело чесалось. Умываться приходилось снегом, бриться—от случая к случаю.
Жалко было людей, погибших у этой деревни. Тринадцать бойцов и один командир взвода – это чувствительная потеря для батальона, в котором едва насчитывалось сто человек.
Теперь надо бы накормить красноармейцев, но чем? В каком-то подвале политрук разыскал кучу подмороженной репы. Раздали ее по штуке на двоих. Вскипятили воду для чая в котле уцелевшей баньки. На таких харчах много не навоюешь. Но ведь еще не было ни одной армии в мире, где интенданты вовремя обеспечивали бы войска в наступлении.
Согревшись голым кипятком, Бесстужев поплелся в избу поспать на соломе. Шел как старик, шаркая валенками. Его покачивало от усталости, плечи давили вниз, словно налитые свинцом. Ощущение было такое, будто прожил сотню лет и тяготится своим одряхлевшим телом. Испытал он и горе и радость, столько раз видел возле себя смерть, что давно стал равнодушным к ней и не ждал от будущего ничего хорошего, ничего нового.