Неизвестные Стругацкие От «Страны багровых туч» до «Трудно быть богом»: черновики, рукописи, варианты.
Шрифт:
— Нет уж, — сердито сказал Юрковский. — Я буду работать. А Гришка пусть идет, если хочет.
По глазам Дауге Алексей Петрович видел, что ему очень хочется пойти.
— Ладно, — сказал он. — Я зайду за тобой в половине шестого.
В зале Диспетчерской было полутемно, только вспыхивали разноцветные огоньки на пульте управления, и на широком, в полстены, экране горело на солнце фантастических форм сооружение.
— Видишь теперь? — спросил Быков.
— Вижу, — неуверенно сказал Дауге и добавил после молчания: — Ни черта я, вообще-то, не вижу. Что это за громадина?
Было видно,
— Это Большой Склад, — сказал Быков. — А „Тахмасиб“ во-он там, в верхней части трубы, у манипуляторных отсеков.
— Ну, неужели не видишь?
— Нет, — сказал Дауге. Он не видел ни „Тахмасиба“, ни верхней части трубы. Их загораживала голова диспетчера. Дежурным диспетчером был Валя Страут, и он был занят сейчас ужасно, так что попросить его подвинуться было бы просто неловко.
Кроме того, Страут важничал и говорил „коротко, ясно и всегда правду“. Он чувствовал себя солдатом Космоса.
Кроме чудовищной трубы Большого Склада, на экране не было ничего. Дауге не видел даже звезд. Труба, опутанная противометеоритной сетью, висела в бездонной тьме и сияла на Солнце так ослепительно, что Дауге иногда казалось, что она пульсирует.
Страут шевельнулся, придвинул к себе микрофон селектора и сказал:
— Зэт-фюнф, зэт-фюнф. Берайт?
— Я, — откликнулся зэт-пять. — Иммер берайт.
— Зэт-фюнф, — строго сказал Страут. — Гее ауф цум старт. Гебе „зебра“.
— Данке, — сказал зэт-пять.
В пульте что-то загудело, труба на экране погасла. Стало светлее — по экрану побежали волнистые линии. В голубом свете стало видно сосредоточенное лицо Страута с насупленными жиденькими бровями. Затем на экране снова возникла черная бездна, только теперь она была утыкана светлыми точками звезд. В верхнем правом углу экрана засиял белый шарик, но он был, по-видимому, очень далеко, и разобрать, что это такое, было нельзя. Потом из нижнего левого угла наискосок медленно выползла на экран… тяжелая туша планетолета.
— Смотри-ка, — сказал Дауге, — старье какое. Импульсник типа „Астра“.
— Это „Лорелея“, — сердито сказал Быков. — „Лорелея“ и Рихтер.
— Вот оно что, — сказал пораженный Дауге. — Вот она какая, „Лорелея“!
Двадцать с лишним лет назад Карл Рихтер на своем корабле „Лорелея“ совершил беспримерную по смелости высадку на Меркурий, при которой потерял половину экипажа и обе ноги.
Оставшись на корабле единственным пилотом, искалеченный, он сумел привести к Земле поврежденный корабль и остался его капитаном навсегда.
— Зэт-фюнф, — сказал Страут. — Старт!
— Есть старт, — отозвался голос из репродуктора.
— Удачи и спокойной плазмы, геноссе Рихтер, — сказал Страут. — Не забывайте про Леониды.
— Данке, майн кнабе, — откликнулся Рихтер. — В мои годы не забывают про Леониды.
Все стихло. Из дюз „Лорелеи“ ударили бесшумные струи пламени, корабль медленно прополз по черному небу и скрылся за краем экрана.
— Спу-17 Земля — Цифэй Луна, — сказал Страут. — Груз — титан и вода.
— Он что — до сих пор калека? [43] —
спросил Дауге.43
По-видимому, Авторам очень не хотелось вводить в текст безногого пилота: смахивает на „Повесть о настоящем человеке“. Но это, конечно, реалистичней, чем слепой капитан из предыдущего варианта. Вмажет ведь рано или поздно куда-нибудь сослепу… — В. Д.
— Да, — сказал Быков.
— А биопротезы?
— А! — Быков махнул рукой. — Рихтер — человек старого закала.
В репродукторе щелкнуло, и раздраженный голос произнес:
— Диспетчер?
— Йэс, — сказал Страут. — Диспетчер Страут, Ю Эс Си Ар.
— Зэт-два, — сказал голос— Капитан Холмов. Валентин, дашь ты мне сегодня „зебру“ или нет?
— Не дам, — сказал Страут. — Леониды.
— Леониды! — произнес капитан Холмов с невыносимым презрением. — Может быть, я из-за твоих Леонид и вторые сутки здесь проторчу?
— Может быть, — сказал Страут.
Холмов помолчал и сказал просительно:
— Валентин, голубчик, у меня ученые бунтуют. Дай „зебру“, будь другом.
— Нелетная погода, — сказал Страут металлическим голосом. — Метеорный поток высокой плотности, старты к внешним планетам запрещены вплоть до особого распоряжения.
— Честью прошу, — сказал Холмов угрожающе.
— Капитан Холмов, — сказал Страут. — Убирайтесь вон с линии.
— Зверь, — сказал капитан Холмов. — В будущем году перейду работать в Диспетчерскую.
В репродукторе щелкнуло, и голос оборвался.
— То есть, — сказал Быков, — ты и меня не выпустишь, Валентин?
— Сегодня — нет, — сказал Страут. — И завтра нет. Послезавтра — пожалуй.
— Ладно, — сказал Быков. — Мне, собственно, и надо послезавтра.
Репродуктор снова заговорил, на этот раз по-китайски.
Страут ответил коротко и переключил экран. На экране теперь было черное небо и странные очертания какого-то корабля.
— Узнаешь? — сказал Быков Дауге.
— Нет, — сказал Дауге.
— Это „Тахмасиб“. „Хиус-9“. Мой „Хиус“.
— Он похож на перевернутый бокал, — изрек Дауге.
Фотонный корабль неподвижно висел в центре экрана. Он действительно напоминал фужер для шампанского с очень толстым дном.
— Я таких еще не видел, — сказал Дауге. — У нас на марсианских трассах работают „Хиус-3“ и „Хиус-4“.
— Еще бы, — сказал Быков. — Такой бокал спалил бы любой ракетодром. У него мощность в восемь раз больше, чем у старых черепах.
Старыми черепахами межпланетники называли первые модели фотонных кораблей.
— Для планет с атмосферами он совершенно не годится, — сказал Алексей Петрович. — Особенно, если на них есть люди.
Работает исключительно на трансмарсианских линиях.
— Красавец, — сказал Дауге. — А где жилые помещения?
— Дно бокала, — сказал Быков. — Там два этажа. Верхний для жилья, нижний — для грузов.
— Это чтобы быть подальше от зеркала? — усмехнулся Дауге.
Быков не ответил. На экране появился край какого-то огромного сооружения. „Тахмасиб“, медленно поворачиваясь, приближался к ослепительно сверкавшей площадке. Изображение вдруг сменилось, и Дауге увидел давешнюю толстую трубу с тороидальными спутниками — Большой Склад. В верхней части трубы крошечный, еле заметный, шевелился „Тахмасиб“.