Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
Он не возражал. И только сказал, что она тоже молодец. Они шли и шли под синим небом, под горячим солнцем, по земле, которая уже зазеленела, и пришли к тому месту, где была гостиница. Гостиница не исчезла вовсе, она стала огромным серым кубом из грубого шершавого бетона, и Виктор подумал, что это, вероятно, памятник какому-то большому делу, а может быть, пограничный знак между старым и новым миром. И едва он это подумал, как из-за глыбы бетона беззвучно выскользнул реактивный истребитель со щитком Легиона на фюзеляже, все еще беззвучно промелькнул низко над землей, все еще беззвучно вошел в разворот где-то возле солнца и исчез, и только тогда налетел адский свистящий рев, ударил в уши,
Некоторые подробности или даже отрывки повествования в первом варианте рукописи еще напоминают о предыдущей версии. Отель здесь называется все еще гостиницей, гимназия — школой (соответственно, гимназисты — школьниками), полицмейстер — начальником полиции, бургомистр — мэром (немецкий и английский вариант градоначальника), а вместо вокзала часто упоминается фабрика. В перечислении философов («Гейбор, Зурзмансор, Фромм») в рукописи присутствует «Бунашта». Автобусы для родителей, которые желают встретиться с детьми, будут отходить от: сначала — мэрии, затем — муниципалитета, и окончательно — от городской площади.
В первом черновом варианте Р. Квадрига уже не заместитель начальника этнографической экспедиции, но еще и не живописец, он — заместитель начальника метеорологической станции. При описании первой посиделки в ресторане:
— А что скажет по этому поводу ученый Р. Квадрига? — спросил Павор.
Доктор Р. Квадрига очнулся от кратковременного забытья и произнес:
— Так я продолжаю, господа. Начальник станции — инженер-строитель. Я — специалист по эрозии почв. Прочие научные сотрудники: бухгалтер из департамента торговли, физик-акустик и, кажется, ихтиолог. Все это называется метеорологическая станция Академии Наук и призвано исследовать неспровоцированные изменения макроклимата в данном районе. Хорошо. Но почему вы не пускаете нас в эпицентр? — спросил он Павора.
— Я? — удивился Павор. — Меня самого не пускают.
Доктор Р. Квадрига поискал кого-то за столом, не нашел и сказал Виктору с тоской:
— Господин Голем! Я здесь сопьюсь! Пустите меня в эпицентр. Солдаты какие-то… Зачем? Эрозия почв. Опасно. Крайне нужен бухгалтер.
Чуть позже пьяный Квадрига бубнит не названия своих картин, а известное по ранней версии с нантами: «Лейте-нант… Гу-вер-нант… Интен-дант… Нет… Ма-мант… Mo-мант… Капи-тант…»
О взаимоотношениях Дианы и Р. Квадриги. Первоначально не было сказано, что Диана Квадригу «обычно не терпела». В ресторане после драки в защиту мокреца, когда Банев рассказывает, как ему помогла Диана, «доктор Р. Квадрига поймал ее руку и галантно поцеловал». И Квадрига рассказывает, что сидит здесь не полгода, а два месяца, что находится здесь в секретной командировке, и:
— Никаких государственных тайн, — сказал Виктор. — Я неблагонадежный.
— Никаких тайн нет, — сказал Квадрига. — Кроме тайн природы. Нет, есть еще тайны общества: зачем специалиста по эрозии почв назначать заместителем начальника метеостанции, который сам есть прирожденный инженер-строитель. На станции он уже четвертый раз
реконструирует клозет…— А нельзя его пригласить к нам в санаторий? — спросила Диана.
— Не пойдет, — убежденно сказал Р. Квадрига. — Он все время боится выдать государственные тайны.
— Вы совсем ничего не понимаете в метеорологии? — с интересом спросил Виктор.
— Ветер слабый до умеренного, — сказал Р. Квадрига. Затем менее убежденно добавил: — Ожидается прояснение. Анемометр, барометр, термометр. И еще психрометр. — Он махнул рукой и налил себе еще стакан рому. — Я вам скажу, зачем мы здесь. Чтобы никто не мог понять, почему в этом засушливом районе третий год подряд идет дождь. И больше меня не спрашивайте.
И далее Квадрига, именуя себя, говорит не «доктор гонорис кауза», а «Караванский университет».
Диана, по прибытию Банева в санаторий, не просто отплясывала, как в окончательном варианте. Авторы указывают конкретно — она «отплясывала буги». И была вставка: «Радиола громыхала. Виктор прислонился к косяку и стал думать, как бы ее отсюда вытащить без особенного шума». Во время пляски Дианы с Виктором приводился их диалог:
— Кто все эти люди? — спросил Виктор.
— Шушера, мелочь пузатая… Бакалейщик… Акцизный… Заводская контора… Я не всех знаю. Родственники…
— О мой бедный, пьяный народ! — стонал Росшепер.
Часто работа над рукописью ГЛ состояла в сокращении ненужных (с точки зрения Авторов) подробностей, особенностей, деталей. Некоторые, как мне кажется, можно было бы и оставить (с точки зрения любителя Стругацких — все подробности интересны), но Авторы лучше знают, как строить текст. Нижеприведенные, вырезанные в окончательном варианте фразы и отрывки могут быть интересны как сами по себе (мелкие факты, о которых Авторы почему-то не захотели сообщить читателям), так и послужить материалом для исследования: а почему это все-таки убрано?
Банев, наблюдая за Ирмой, думает: «А косички плохо заплетены, небрежно». И еще размышляет о дочери: «Как будто она нам тут теорему доказала — просчитала все, проанализировала, РАССТАВИЛА ВСЁ ПО СВОИМ МЕСТАМ, деловито сообщила результат…» Так же, со вставкой РАССТАВИЛ ПО МЕСТАМ, Банев позже думает и о речи Бол-Кунаца. И в продолжение этой мысли добавляет: «Впрочем, это естественно: скажи мне, кто ты, и я скажу, кто твои друзья».
В разговоре с Лолой Банев сообщал о своем положении:
— Минуточку, Лола, — сказал он. — Дело ведь вот в чем. Ехать мне в столицу сейчас нельзя.
— То есть как это нельзя? Только не ври мне, что ты работаешь!..
— Минуточку. Понимаешь… как бы это тебе объяснить… Ну, словом, мне сейчас запрещено появляться в столице.
Лола хрустнула пальцами.
— Опять какой-нибудь скандал, — сказала она брезгливо.
— Н-ну, в общем, да… скандал. Я слегка повздорил с господином президентом, и мне порекомендовали год-другой пожить в провинции. Поэтому, собственно, я и приехал.
Она смотрела ему в лицо, и видно было, как брезгливость сменяется у нее сомнением, а сомнение — каким-то ужасным подозрением.
— Только не воображай, что меня разыскивает полиция, — сказал он с досадой.
Она поджала губы.
— Я ничего не воображаю, — сказала она и надолго замолчала.
Убран этот разговор, вероятно, не только потому, что ТАКОЙ бывшей жене такие новости-подробности не сообщают, но и потому, что Авторы решили сказать читателю об опальности Банева позже.