Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты

— Гр-р-р-м! — произнес Лавр Федотович и оглядел нас всех взглядом, проникающим сквозь стены и читающим в сердцах. Все были готовы: полковник дремал, Хлебоедов нашептывал, Фарфуркис сделал вторую заметку, комендант товарищ Зубо, похожий на ученика перед опросом, судорожно листал страницы дела, а я, пробуя карандаш, изобразил на чистой странице первый сверхчеловеческий профиль.

— Вечернее заседание Тройки объявляю открытым, — сказал Лавр Федотович. — Следующий! Докладывайте, товарищ Зубо.

Комендант вскочил и, держа перед собой раскрытую папку, начал было высоким голосом: «Машкин Эдельвейс Захарович…», но его тут же перебил Фарфуркис.

— Протестую! — крикнул он, обращаясь к Лавру Федотовичу. — Где порядковый номер дела? Почему не назван пункт?

Лавр Федотович взял бинокль и некоторое время смотрел на коменданта.

— Правильное обобщение, верное, — сказал он. — Огласите.

Комендант с бумажным шорохом облизнул сухим языком сухие губы и упавшим голосом начал снова:

— Дело номер сорок второе. Фамилия: Машкин. Имя: Эдельвейс. Отчество: Захарович…

— С каких это пор он Машкиным заделался? — брюзгливо спросил Хлебоедов. — Бабкин, а не Машкин. Бабкин Эдельвейс Петрович. Я с ним работал в одна тысяча девятьсот сорок седьмом году в комитете по молочному делу. Эдик Бабкин, и, кстати, никакой он не Эдельвейс, а Эдуард. Эдуард Петрович Бабкин…

Лавр Федотович медленно повернул к нему каменное лицо.

— Бабкин? — сказал он. — Не помню. Продолжайте, — сказал он коменданту.

— Отчество: Захарович, — болезненно улыбаясь, повторил комендант, — Год и место рождения: тысяча девятьсот двадцать девятый, [40] город Смоленск. Национальность…

— Э-дуль-вейс или Э-доль-вейс? — спросил Фарфуркис.

— Э-дель-вейс, — сказал комендант.

— Дивизия СС «Эдельвейс», — прошамкал сквозь дрему полковник.

— Национальность: белорус, — сказал комендант. — Образование: высшее, Ленинградский политехнический институт. [41] Знание иностранных языков: английский [42] — свободно, немецкий и французский [43] — со словарем. Место работы…

40

Позже исправлено на «тысяча девятьсот первый». — С. Б.

41

Позже исправлено на «неполное среднее общее, неполное среднее техническое». — С. Б.

42

Позже «английский» исправлено на «русский». — С. Б.

43

Позже «немецкий и французский» исправлено на «украинский и белорусский». — С. Б.

Хлебоедов вдруг звонко шлепнул себя по лбу.

— Да нет же! — закричал он. — Он же помер!

— Кто помер? — деревянным голосом спросил Лавр Федотович.

— Да этот Бабкин! Я же абсолютно точно помню. В одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом году помер от инфаркта. Пришел, знаете, утром в свой кабинет, сел, вздохнул и умер. Так что тут какая-то путаница.

Лавр Федотович поглядел на коменданта.

— У вас отражен факт смерти? — спросил он.

— Да какой же смерти? — пролепетал комендант. — Да почему же смерти? Живой он, в коридоре дожидается…

— Одну минуточку, — вмешался Фарфуркис — Вы разрешите, Лавр Федотович? Кто дожидается в коридоре? Только точно. Фамилия, имя, отчество.

— Бабкин! — с отчаянием сказал комендант. — То есть Машкин. Машкин дожидается, Эдельвейс Захарович.

— Понимаю, — сказал Фарфуркис — А где Бабкин?

— Бабкин помер, — сказал Хлебоедов. — Это я вам точно могу сказать. В одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом. Правда, у него сын был. Тоже Бабкин. Пашка, по-моему. Значит, Павел Эдуардович. Я его недавно встречал. Кажется, он сейчас заведует магазином текстильного лоскута в Голицыне. Толковый работяга, но, кажется, не Павел все-таки…

Я налил стакан воды и передал коменданту. В наступившей тишине было слышно, как комендант гулко глотает. Лавр Федотович размял и продул папиросу.

— Никто не забыт и ничто не забыто, — произнес он. — Это хорошо. Александр Иванович, я попрошу вас занести в протокол и в констатирующую часть резолюции, что Тройка считает полезным принять меры к отысканию сына Бабкина Эдуарда Петровича на предмет выяснения его имени. Нам [44] не нужны безымянные герои. У нас их нет.

44

Позже «Нам» заменено на «Народу». — С. Б.

Я кивнул и нарисовал еще один профиль, совсем уже сверхчеловеческий.

— Вы напились? — осведомился Лавр Федотович, разглядывая несчастного коменданта в бинокль. — Тогда продолжайте докладывать.

— Был [45] ли за границей, — нетвердым голосом прочел комендант. — Не был. Краткая сущность необычности, в скобках — новизны: эвристическая машина, то есть электронно-механическое устройство для решения инженерных, научных, социологических и иных проблем. Ближайшие родственники: сирота, братьев и сестер нет.

45

Перед «Был» позже вставлено: «Профессия и место работы в настоящее время: изобретатель-пенсионер». — С. Б.

— Позвольте, — сказал Фарфуркис — А отец, а мать?

— Сирота, — проникновенно пояснил комендант.

— И всегда был сирота? Смешно. Я протестую.

— Он в детдоме [46] воспитывался, — сказал комендант.

— Откуда это следует?

— Ну, он мне рассказывал.

— Прошу занести в протокол, — торжественно сказал Фарфуркис — Комендант оперирует недокументированными данными.

Я изобразил еще один профиль.

— Адрес постоянного местожительства, — прочитал комендант. — Новосибирск, улица Щукинская, 23, квартира 88. Все.

46

Позже «в детдоме» исправлено на «в приюте». — С. Б.

— Все? — переспросил Лавр Федотович.

— Все ли? — саркастически осведомился Фарфуркис.

— Все, — решительно сказал комендант и вытер со лба пот.

— Какие будут предложения? — спросил Лавр Федотович, приспустив тяжелые веки.

— Па-а машинам! — ожил вдруг полковник, не просыпаясь. — Пики перёд себя! Заводи! Рысью… арш-а-а-арш!

Мне все это очень понравилось, и я занес слова полковника в протокол но больше никто на него внимания не обратил.

— Я бы предложил впустить, — сказал Хлебоедов, — А вдруг это Пашка?

— Других предложений нет? — спросил Лавр Федотович. Он пошарил на столе, ища кнопку, не нашел и сказал коменданту: — Пусть войдет, товарищ Зубо.

Комендант опрометью кинулся к двери, высунулся и вернулся, пятясь, на свое место. Следом за ним, перекосившись набок под тяжестью огромного черного футляра, вкатился небольшой старичок в толстовке и в военных галифе с оранжевым кантом. По дороге к столу он несколько раз пытался прекратить движение и с достоинством поклониться, но футляр, обладавший, по-видимому, чудовищной инерцией, неумолимо нес его вперед, и, может быть, не обошлось бы без жертв, если бы я не подхватил старичка в полуметре от затрепетавшего уже Фарфуркиса. Я сразу узнал этого старичка — он уже бывал в нашем институте, и во многих других институтах он тоже бывал, а один раз я видел его в приемной заместителя министра тяжелого машиностроения, терпеливого, чистенького и пылающего энтузиазмом. Старичок был неплохой, безвредный, и, в конце концов, не всем же совершать великие открытия. Я забрал у него тяжеленный футляр и водрузил его на демонстрационный столик. Освобожденный наконец старичок поклонился и сказал дребезжащим голосом: