Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы
Шрифт:
Чем дальше, тем больше государственный организм страны захлестывался ненормальными проявлениями. Постепенно стало не только удобно, но и привычно объяснять неудачи фронта и тыла происками мифических врагов. Зачем немцам в 1914–1915 гг. был нужен шпионаж, если русские высшие штабы отдавали сверхсекретные приказы открытым текстом по радио? Применяемые русскими шифры до 1916 года были примитивны и расшифровывались австро-германцами в короткие сроки. Противник узнавал о русской перегруппировке или сосредоточении раньше большинства русских же подчиненных командиров. Где же здесь шпионы? Достаточно сказать, что русское командование связывалось со своими военными атташе через швейцарский Берн, наводненный опытнейшими немецкими контрразведчиками.
Однако же чем дальше, тем больше звеньев российской государственной системы втягивалось в деятельность поиска шпионов. Как говорит исследователь, «возведение кампании по борьбе с „немецким засильем“ в ранг государственной политики вынудило самодержавие подключить к ее проведению всю российскую
388
Соболев И. Г.Борьба с «немецким засильем» в России в годы Первой мировой войны. СПб., 2004, с. 45.
Любое мероприятие, проводимое вразрез с объективными условиями жизни, в любой момент грозит выйти из-под контроля не только исполнителей и масс, но и самих же властных органов и структур, что вызвали данные мероприятия к жизни. В их числе можно назвать и переход прибалтийских немцев на сторону Германии, так как государственная власть Российской империи покровительствовала латышам и эстонцам; это и финские добровольцы в германской армии; это и восстание в Средней Азии в 1916 году. Наконец, это готовность к революционным переменам не только со стороны солдат (вчерашних крестьян, жаждавших разделить между собой помещичьи и казенные земли), но и офицеров, дезориентированных антигосударственной пропагандой и как будто бы действовавшей с этой пропагандой в унисон самой же государственной властью России.
Ярким проявлением того факта, что ситуация выходит из-под контроля, стал антигерманский погром в Москве 8–11 июня. Три дня вторая, старинная столица находилась в руках бесчинствующей толпы. Пострадали масса разнообразных коммерческих предприятий и учреждений, а также частных квартир и домов — у 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями, 90 русских подданных с русскими фамилиями. Ясное дело, что ограничиться официозом было никак нельзя. А потому усердно распространялись слухи об измене внутри императорской фамилии, особенно — со стороны императрицы Александры Федоровны (и это при том, что часто болевшая императрица работала сестрой милосердия в офицерском госпитале, а вовсе не вела праздной жизни, подобно многим прочим представителям императорской фамилии).
Сведения о происходившем намеренно скрывались. Только через два дня о происходящих в Москве событиях узнал министр внутренних дел Н. А. Маклаков, так как московские власти сдерживали распространение информации и лишь на третий день войска применили оружие, ибо бунт грозил захлестнуть Москву. Власти в лице градоначальника князя Ф. Ф. Юсупова (отец убийцы Г. Е. Распутина — Ф. Ф. Юсупова-Сумарокова-Эльстона) своим нарочитым бездействием только поощряли беспорядки, пока дело не зашло слишком далеко. Вдобавок ко всему «массовое бездействие полицейских чинов привело к широкому распространению слухов, будто немецкие погромы были организованы самой полицией или по крайней мере с ее ведома». [389]
389
Деннингхаус В.Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494–1941). М., 2004, с. 360.
В создавшейся обстановке уже никакие попытки восстановить контроль над ситуацией, не могли быть до конца успешными. Волна недовольства, спровоцированная Ставкой и властями всех уровней, пока загонялась в глубь, чтобы в самом скором времени вырваться наружу мощной революционной волной. Л. Гатаговой верно отмечается, что «сам факт допущения погромов в крупнейшем городе империи наглядно свидетельствовал о глубокой деградации системы власти и бессилии российского общества. Драматические события последующих лет (когда мощный погромный потенциал обернулся движущим фактором смуты уже общероссийского масштаба) лишь подтвердили правомерность этого вывода». [390] Теперь уже ни сверхпопулярный за счет рекламного популизма и клеветы Верховный главнокомандующий, ни сам император, не смогли бы вернуть ситуацию к статус-кво, даже и осознав, что на волю рвутся те силы, что ни в коем разе не должны получить свободы. Превосходным образчиком того обстоятельства, что «хотели, как лучше а получилось, как всегда», является следующий документ. 17 сентября 1915 года из Московской губернии в столицу сообщали: «Появившиеся… воззвания Верховного главнокомандующего, предлагающие населению строго отличать заведомых предателей от верных слуг Царю и Родине, хотя бы и носящих иностранные фамилии, возбудили в умах черни превратные толкования…
что даже политика великого князя стала благожелательнее к немцам и что поэтому нужно ожидать, что командные должности на фронте опять займут немцы. При этом высказывалась уверенность, что войска сумеют вовремя расправиться с предателями даже среди начальствующих лиц». [391]390
Родина, 2002, № 10, с. 23.
391
ГАРФ, ф. 102, 4-е делопроизводство, оп. 1915, д. 108, ч. 42, л. 14 об.
Понятно, что «предатель» чаще всего становится таковым не в силу реального свершения предательства, а в силу своего «назначения» свыше на эту должность. Точно так же, как великий князь Николай Николаевич «назначил» на эту должность Мясоедова, Ренненкампфа, Сухомлинова и прочих, весь высший слой государства (прежде всего дворянство) окажется в 1917 году «назначенным» на роль «предателей» никем иным, как российским народом. Посеявший ветер, непременно пожнет бурю. «Отношение к немцам определялось более всего проблемой мифического „немецкого засилья“, обсуждавшейся задолго до войны и необычайно обострившейся в связи с поисками „внутреннего врага“, ответственного за все — за неудачи на фронтах, неурядицы в тылу, развал хозяйства» Оболенская С. В.Германия и немцы глазами русских (XIXb.). M., 2000, с. 189.].
Начало этого явления проявилось в первую голову в Действующей армии. Непосредственной предпосылкой к тому, помимо пропаганды шпиономании, стал кризис вооружения. Без оружия организованное воинское подразделение превращается в толпу. Недостаток вооружения оплачивался человеческой кровью. Впервые солдаты были побуждены заговорить о том, что «господа» желают нарочно «извести» как можно больше простого народа, чтобы не давать ему землю.
Тем более солдат отчетливо видел, что у противника есть все, что русские полки сметаются тяжелой артиллерией немцев, что огромные потери есть следствие нераспорядительности командования. Гибель кадров и мобилизация в Вооруженные силы все новых сотен тысяч мужчин (кадровый состав Действующей армии был выбит к январю, а обученный запас был исчерпан к маю 1915 года) усугубляли ситуацию кажущейся безнадежности. Отсюда и массовые сдачи в плен — по двести тысяч в месяц летом.
Слухи, распространяемые в солдатской массе, были столь дикими, что лишь всеобщим озлобленным отупением от поражений и отступления лета-осени 1915 года можно объяснить их возникновение и существование. В своих письмах солдаты писали, например, что артиллерийские орудия непременно заряжались начальниками холостыми зарядами, что помогало немцам бить русских. И вновь, и вновь «офицеры по предписанию начальства передают обо всем этом солдатам». Последнее заявление особенно характерно: авторитет знания офицера бесспорен, а следовательно, и истинен. И рядом в письмах — строки о розгах, надоевшей бесконечной бойне, желательности скорейшей сдачи в плен, лишь бы остаться в живых, раз уж все продано и победы не будет. [392]
392
ГАРФ, ф. 102, 4-е делопроизводство, оп. 265, д. 990, л. 80
Склонность такого явления, как слухи (чьей характеристикой является принцип «самодвижения информации») к гипертрофированности, эволюционирует в убежденность сознания в «истинности» данных сведений. Вера и убеждение — родственные явления, поэтому принятые на веру данные укреплялись в сознании как несомненная правда. Причем, что наиболее важно, закрепление шло не столько на индивидуальном уровне, сколько коллективном, массовом. При этом, разумеется, солдаты более доверяли и воспринимали сведения, получаемые от таких же простых людей (так называемый солдатский вестник), нежели из официоза, который весьма и весьма вяло старался опровергать ложную информацию, зародившуюся под влиянием всеобщего настроя.
Тот факт, что масса офицеров разделяла эксцессы шпиономании, подливал масла в огонь, подтверждая в глазах нижних чинов «истинность» слухов. Это обстоятельство и давало ощущение истинности, постоянно подпитывая сознание каждого человека все новыми слухами, прочно наслаивавшимися на старые до той степени, когда человек уже перестает отличать явную и режущую слух неправду от истины. Например из Действующей армии сообщали: «Всем известно, что крепость Ковно продана Григорьевым (комендант крепости, трусливо бежавший в начале осады. — Авт.) германцам еще в начале войны… сам видел, как по приказу этого негодяя было сожжено шестьдесят тысяч винтовок, а между тем во второй линии окопов и самом городе солдаты были без винтовок, гибли, как мухи, от немецких „чемоданов“». И далее: «Начальство продавало землю целыми губерниями, набивая себе карманы», [393] а выкупает — солдатской кровью.
393
ГАРФ, ф. 1807, оп. 1, д. 270, л. 26; Революционное движение в армии в 1917 г. Сборник статей. М., 1981, с. 272–273.