Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)
Шрифт:
«Фанфарные, сияющие радостью, напевные аккорды цветовых созвучий… поднимаешь с трепетом глаза и замираешь».
13.7
Проблема русского хамства сложна. О ней можно написать тома. И когда-нибудь их напишут.
Есенин был основоположником поэзии русского хамства. К счастью, он сделал и еще кое-что. Но многие его ученики унаследовали именно эту грань многогранного творчества учителя, которая была непосредственно связана с манерой его поведения на людях и с его сугубо личной жизнью.
В Европе человек темный уважает свет. У нас же темные люди склонны
Обладая феноменальным талантом, Есенин доказал недоказуемое. Он доказал, что поэту необязательно быть цивилизованным человеком и тем более интеллектуалом.
И тысячи молодых людей с незаконченным средним образованием, сплевывая сквозь зубы и матерясь, уверенной походкой двинулись на Парнас.
Хоть я и покойник, любопытство меня не покинуло. Одним глазом незаметно слежу я за тем, что делается вокруг. Иногда, когда плохо видно, я даже приподымаю голову и выглядываю из гроба. И надо сказать – интересно. Приятно смотреть на живых людей. Но если заметят – засмеют: «Какой же ты, – скажут, – покойник! Хитришь, брат!»
Улица, на которой стоит наше общежитие, очень гулкая. Когда внизу проезжает машина, моя комната наполняется грохотом.
Ночью у входа под липами подолгу шепчутся парочки. Мне кажется, что шепчут мне в уши. Но я ничего не понимаю – шепчут по-литовски.
Купил «Авиаэтюды» Межелайтиса. Очень красивая, большая книга. Переводы Слуцкого, Корнилова, Сосноры, Окуджавы, Мартынова, Самойлова – прекрасный букет. Очень многозначительная книга.
Читаю я ее и огорчаюсь: все люди, как люди, а я – белая ворона. Не перекраситься ли в обычный, серый вороний цвет?
20.7
Поезд Вильнюс – Ленинград. Сосед по купе спрашивает меня:
– Что вы думаете о бразильцах?
– М-м-м-м, – говорю я, – собственно… мои мысли не оригинальны.
– Ну а все-таки?
– Я думаю, что бразильцы молодцы! – выпаливаю я.
– Вы мне голову не морочьте! – говорит сосед строго. – Скажите прямо: по-вашему, у них есть шансы?
– Не то чтобы шансы, но что-то вроде этого у них, несомненно, имеется.
– А что вы скажете на это? – и сосед протягивает мне газету. В газете написано, что бразильская сборная проиграла венгерским футболистам, что это неслыханно, что последствия этого события трудно даже предугадать.
– Собственно, я так и знал, что они проиграют венграм, – говорю я с апломбом. – Их звезда уже закатилась, это ясно.
– Но ведь Пеле не играл! – кричит мой сосед.
– Ну и что! – кричу я. – Подумаешь, Пеле! Молокосос! Что он может? Рекламный мальчик!
– Это Пеле-то рекламный мальчик? – спрашивает меня сосед со зловещей ухмылкой. – Это Пеле-то молокосос?!
– Конечно! – говорю я не слишком уверенно. – И вообще я считаю, что чемпионами будут португальцы!
– Это португальцы-то будут чемпионами? – говорит сосед и смотрит на меня кровожадным взглядом.
На всякий случай я иду занимать очередь в туалет.
Виктор Шкловский написал бы так:
«В мире существуют закаты. Они бывают
великолепны. Их может видеть всякий – они общественная собственность.Обыватель их не замечает. Обывателю плевать на закаты. Он обожает футбол».
29.7
Вышел новый закон против хулиганов. На основе «ленинского принципа неотвратимости наказания». Оказывается, был и такой принцип.
Выдвинута задача «полного искоренения преступности в стране». «Впервые в истории».
Пен-клуб официально осудил Союз писателей СССР в связи с делом Синявского и Даниэля. Артур Миллер выразил свое сожаление и недоумение.
В Москву за разъяснениями приезжал представитель Пен-клуба Карвер. Ему посоветовали отказаться от предвзятости. Ему разъяснили, что в Советском Союзе с писателями обращаются по-свойски и посторонних это не должно волновать.
Карвер и уехал, несолоно хлебавши.
3.8
Подлетаю к Кенигсбергу. Внизу мелькают черепичные крыши. Зеленые поля перерезаны длинными рядами деревьев. Эти ряды пересекаются, образуя как бы сетку, наложенную на ландшафт. «Странно», – думаю я. Мне кажется, что я прибываю на Марс.
Вот она, Германия – загадочная страна Гете и Гиммлера!
Садимся на военном аэродроме – аэропорта здесь нет.
До города час езды на автобусе. Едем.
Шоссе с двух сторон обсажено деревьями. Шоссе хорошее, но узкое – деревья не позволяют его расширить. Пересекаем другое шоссе – оно тоже обсажено деревьями. Вот откуда те длинные ряды деревьев! Это дороги. Их много. И они сделаны давным-давно – деревья-то старые, вековые. Вот она, Европа, с ее знаменитыми дорогами!
Пейзаж по сторонам напоминает парк: зеленые лужайки, живописные купы развесистых деревьев. Кое-где – каменные домики с красными черепичными крышами. Деревень нет.
Домиков становится больше. Начинаются пригороды. Домики увеличиваются, появляются четырех-пятиэтажные дома, но тоже с острыми черепичными кровлями. Дома стоят среди деревьев.
Автобус останавливается на площади у памятника Ленину.
Сажусь на трамвай и еду дальше.
Вторая площадь. Посередине ее большой пьедестал из красного гранита, но статуи нет. И надпись сбита. Далее – гигантский пустырь. На краю его, на пригорке грандиозная руина крепости – видимо королевского замка (Кенигсберг – королевская гора). Чуть подалее, в низине около канала, развалины готического собора и еще какого-то внушительного сооружения в стиле «ренессанс». Вдали на окраинах пустыря еще несколько руин.
Это все, что осталось от старого Кенигсберга, от самой древней центральной его части. Когда-то она выглядела приблизительно так же, как центр Таллина.
Столица прусского королевства, богатый купеческий город, стоявший века, превратился в пустырь, заросший чертополохом.
«По воле одного маньяка… неизмеримые страдания… груды развалин…»
Ложь. Психоз овладел всей нацией. Кенигсберг держался до последнего и пал незадолго до падения Берлина, когда Германия уже перестала существовать. Исступленная ярость овладела и осаждавшими, и оборонявшимися. Потом, когда все было кончено, среди дымящихся развалин собирали трупы русских и немцев. Русских похоронили в центре города и позже воздвигли над братской могилой большой обелиск. Немцев неизвестно где похоронили.