Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

Д. внимательно поглядел на Гошу. Потом снова взглянул на картинку. Ему показалось, что нижние ветки ближайшего дерева пошевелились.

Д. закрыл глаза и посидел так с минуту. После открыл. Японки по-прежнему не было. Д. встал, подошёл к картинке. Никаких следов клея на ней не было заметно.

– Ну а ты-то, Достоевский, страдаешь? – спросил Гоша. – У тебя ведь тоже жена сбежала? А детей не было у вас?

– Нет, детей у нас не было. Жена не хотела детей.

– А что это она? Ты же не алкаш.

– Она говорила: подождём, попозже заведём, есть ещё время, не стоит торопиться. Так и не завели.

– А ты её любил?

– Любил.

– Чудной ты, Д! Любимая жена послала тебя на фиг, а ты даже не запил! Чем же ты утешаешься?

– Рыбками.

– Какими такими рыбками?

– Живыми. В аквариуме.

– Ну, Д! Ты просто псих! Рыбки в аквариуме!

– Да, рыбки в аквариуме. Четыре штуки. С красивыми хвостами. У тебя японка, а у меня рыбки. Чего тут такого? И ещё я завёл себе дело.

– Какое дело?

– Интересное, увлекательное дело. Хитрое, мудрёное дело. Очень сложное и страшно трудное дело. Оно меня терзает, но при этом и радует. Оно отвлекает меня от мрачных мыслей и доставляет творческое удовольствие. Им я занят в то время, когда я не на работе.

– А на работе ты чем занят?

– На работе я сплю. Ты вот говорил о служащих, которые на работе спят или в коридорах курят. Я некурящий, и мне остаётся только спать. Такова моя горькая участь.

– Так что же за дело-то у тебя? Расскажи!

– О нём не расскажешь. Такое вот, брат, дельце. То есть можно, конечно, рассказать, но долго придётся рассказывать. Ты слушать устанешь.

– А покороче нельзя?

– Нет, нельзя. Покороче не выйдет. Очень уж оно замысловатое.

– Так ты что – руками шевелишь или мозгами?

– В основном мозгами. Но и руками немножко.

– А на дело твоё глядеть надо или следует его слушать? Может быть, его щупать приходится? Или его надо читать?

– Лучше всего его, наверное, читать. Но можно его и слушать. Это уж кому как понравится.

– И думать надо, небось, когда читаешь или слушаешь?

– Да. Думать при этом необходимо.

– Философия это, что ли, какая? Как у Артура?

– Есть там и философия. Но и ещё много всего. Всякой всячины. Заковыристое, в общем, дело.

– Так ты, Д., значит, мыслитель?

– Отчасти да. Но не только мыслитель.

– А кто же ты ещё?

– Опять-таки сразу не скажешь. Я даже и сам толком не знаю, кто я ещё. Но то, что ещё кто-то, – это несомненно.

– Темнишь ты, Фёдор Михалыч! Ну коли не хочешь, не говори. Я не обижусь. Только ты уж делай своё дело как следует, не халтурь.

– Я и делаю его как следует. Зачем же халтурить, если это дело для себя. Оно меня возвышает, оно наполняет мою жизнь духовностью.

– Значит, ты пишешь о Боге?

– Нет, не о Боге. Впрочем, и о Боге тоже. Хотя, как мне кажется, он отсутствует в мире. Мир существует сам по себе, без Бога. Или так: существует мир, и рядом где-то существует Бог. Он наблюдает, что творится в мире, и ни во что не вмешивается. Он чего-то ждёт. Затаился до поры до времени. А может быть, он никогда не вмешивается в мирские дела. Начхать ему на них.

– Верно, Д! Ну и гигант же ты, Д! Всё сечёшь! В самую точку попал! В самую суть врубился! На фига ему с нами, говнюками, возиться! Чего мы тут только у него на глазах не вытворяем! Как мы только не выдрючиваемся! И ещё недовольны! И ещё жалуемся! Страдальцы, мол! Мученики!

Выпили по последней. Колбаса была съедена. Сельдь иваси тоже.

– А чайку? С пряниками ванильными? – сказал пьяненький, но отнюдь не надравшийся Гоша.

– Спасибо. В следующий раз! – ответил Д. и взглянул на картинку из календаря. Японочка стояла на своём месте. В том же кимоно. С той же причёской. С тем же гребнем в волосах и с тем же цветком лотоса. И улыбалась она всё так же ласково.

– Вот, видишь, погуляла и вернулась! – сказал довольный Гоша. – А ты боялся! Никуда она не денется! Не боись! Я тоже сначала побаивался – вдруг уйдёт? Где её тогда искать? В Японию, что ли, ехать? А потом ясно мне стало – нет, не смоется. И теперь я ей вполне доверяю.

Комментарий

Похоже, что Д. и Гоша стали друзьями. На первый взгляд странно – вовсе же разные люди. Но со второго или с третьего взгляда становится заметным в них нечто общее. Во всяком случае, они друг другу нравятся, и есть им о чём поговорить, есть что друг другу рассказать. Вероятно потому, что оба остались без жён по причине своих неумеренных увлечений. Гоша увлёкся выпивкой, а Д. – своим таинственным делом. Но это как посмотреть. Если постараться, если не лениться, то можно, наверное, отыскать такую точку зрения, с которой и это мало уважаемое занятие покажется не лишённым смысла и значительности.

Судьба Гошина, разумеется, плачевна. И не боясь преувеличения, можно сказать, что она действительно подтверждает философскую концепцию великого пессимиста. Размышляя о Гошиной несчастной жизни, можно разувериться во всём и помрачнеть до крайности. Во всяком случае, к веселью эти размышления не располагают. Остаётся только надеяться, что счастье снова навестит когда-нибудь Гошину комнатушку и на сей раз он его не упустит.

Самое странное в этом эпизоде – поведение японки из календаря. Куда она удалялась и зачем? Если причина была столь проста и естественна, как предположил Гоша, то это, конечно, успокаивает. А если причина была совсем другая?

Эпизод двенадцатый Чтение оказалось увлекательным

«Надо почитать что-нибудь о конце света, – решил Д., – есть же, небось, какая-нибудь литература, какие-нибудь размышления и рассуждения по этому поводу, есть, наверное, какая-нибудь философия, к этому относящаяся. Давно ведь уже человечество боится светопреставления, давно уж оно содрогается при мысли о грядущем кошмаре».

И Д. отправился в самую большую, Главную библиотеку, запасшись необходимыми документами (без документов в Главную не пускают).

Отворив массивную, резную, дубовую старинную дверь, Д. вошёл в вестибюль, который, как выяснилось, был и гардеробом. В вестибюле-гардеробе было многолюдно. Кто раздевался, кто одевался, кто стоял в очереди, кто просто чего-то ждал. У высокого и тоже старинного трюмо прихорашивались женщины. Делали они это усердно, не спеша и с явным удовольствием. Видимо, посещение библиотеки было весьма существенным событием в их женской таинственной жизни.

Д. занял очередь на вешалку и стал медленно подвигаться к прилавку, прижимая к груди своей скромненький серенький плащик.