Неизвестный Кропоткин
Шрифт:
Но для такой работы нужна была масса времени и полная свобода, и я часто думал, как споро пошло бы дело, если бы меня выбрали со временем секретарем Географического Общества. И вот осенью 1871 года, когда я работал в Финляндии и медленно подвигался пешком к Финскому заливу вдоль строившейся железной дороги, высматривая, где появятся первые неоспоримые следы после-ледникового моря, я получил телеграмму от Географического Общества: «Совет просит вас принять должность секретаря Общества». В то же время выходивший в отставку секретарь барон Остен-Сакен убедительно просил меня не отказываться.
Мое желание, таким образом, осуществлялось. Но в эту пору другие мысли и другие стремления уже овладели мною и, серьезно обдумав мое решение, я телеграфировал в ответ: «Душевно благодарю, но должность принять не могу».
…Во время путешествия по Финляндии у меня был досуг. Когда я проезжал в финской
Я видел, какое громадное количество труда затрачивает финский крестьянин, чтобы расчистить поле и раздробить валуны, и думал: «Хорошо, я напишу физическую географию этой части России и укажу лучшие способы обработки земли…
Но что за польза толковать крестьянину об американских машинах, когда у него едва хватает хлеба, чтобы перебиться от одной жатвы до другой…»
Наука - великое дело. Я знал радости, доставляемые ею, и ценил их, быть может, даже больше, чем многие мои собратья. И теперь, когда я всматривался в холмы и озера Финляндии, у меня зарождались новые, величественные обобщения. Я увидел, как в отдаленном прошлом, на заре человечества, в северных архипелагах, на Скандинавском полуострове и в Финляндии скоплялись льды. Они покрыли всю Северную Европу и медленно расползлись до ее центра. Жизнь тогда исчезла в этой части северного полушария и, жалкая, неверная, отступала все дальше и дальше на юг перед мертвящим дыханием громадных ледяных масс… Прошли многие тысячелетия, прежде чем началось таянье льдов, и наступил озерный период. Бесчисленные озера образовались тогда во впадинах; жалкая субполярная растительность начала робко показываться на безбрежных болотах, окружавших каждое озеро, и прошли еще тысячелетия, прежде чем началось крайне медленно высыхание болот, и растительность стала надвигаться с юга.
…Мне хотелось разработать теорию о ледниковом периоде, которая могла бы дать ключ для понимания современного распространения флоры и фауны и открыть новые горизонты для геологии и физической географии.
Но какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня - гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба?… У кого-нибудь кусок должен быть вырван изо рта, потому что совокупная производительность людей еще так низка.
Знание - могучая сила. Человек долен овладеть им. Но мы и теперь уже знаем много. Что если бы это знание, только это, стало достоянием всех? Разве сама наука тогда не подвинулась бы быстро вперед… Грандиозность этого движения вперед мы даже теперь уже можем предвидеть.
Массы хотят знать. Они хотя учиться; они могут учиться. Вон там, на гребне громадной морены, тянущейся между озерами, как будто бы великаны насыпали ее поспешно, чтобы соединить два берега, стоит финский крестьянин, он погружен в созерцание расстилающихся передним прекрасных вод, усеянных островами. Ни один из этих крестьян как бы забит и беден он ни был, не проедет мимо этого места, не остановившись, не залюбовавшись. Или вон там на берегу озера стоит другой крестьянин и поет что-то до того прекрасное, что лучший музыкант позавидовал бы чувству и выразительности его мелодии. Оба чувствуют, оба созерцают, оба думают. Они готовы расширить свое знание, только дайте его им. Только предоставьте им средства завоевать себе досуг…
Из переписки
П. А. Кропоткин - Ф. Р. Остен-Сакену
Гельсингфорс, 6/18 сентября 1871 г.
Глубокоуважаемый Федор Романович.
Я только что получил вашу телеграмму. Телеграфировать поздно - подымут вас ночью, следовательно - до завтра.
Я положительно отказываюсь от секретарства - по той же причине, что и вы, не хочу обрекать себя на дрязги и побегушки. Всякое общественное дело, даже социальная революция, конечно, сопряжено с дрязгами; но у нас они должны быть иного характера. Я не знаю, что побуждает вас так спешно отказываться, но полагаю, что не количество работы, как я сперва думал, - верно, вышла какая-нибудь неприятность; а что неприятность вызвана не вами, а неуменьем наших сановитых председателей, или кого бы то ни было, действовать как подобает людям, в этом я тоже уверен. Если вы, с вашим милым характером, должны были дойти до разрыва, то я, верно, дошел бы еще скорее; а на год браться за дело не стоит.
Впрочем, вообще говоря, оставляя в сторон частные случаи, я не гожусь для полуправительственного ученого общества. Тут все - экспедиции, денежные средства
и т.п.– держится на «такте». У меня его мало, а больше я не хотел бы приобретать.
Нечего и говорить, что должность секретаря большого учебного общества - прекрасная должность, что здесь можно быть полезным географии, если не народу… А потому быть ученым секретарем такого общества я считал бы для себя не только приятным, но даже лестным. Наконец, обеспеченное, постоянное жалованье есть для меня очень много; я знаю, что я вернусь теперь с 10 пенни и, кроме долгов обществу и кучи работы по финляндской поездке еще остатков по витимской экспедиции, кроме этого - ничего впереди. Все это я очень хорошо прочувствовал, но независимость дороже хотя бы здоровья, а должность секретаря нашего Общества, без тысячи мелких случаев, где надо жертвовать своею независимостью, чувством равенства и т. п.
– без этого она не может обойтись. В этом случае, мне кажется, игра не стоит свеч.
В вашей телеграмме есть одна фраза, которая заставила меня задуматься, - именно, что вас надо выручить из затруднительного положения. Вот Вам моя рука, что ради этого я готов сделать что необходимо. Если вы окончательно сожгли корабли, то мой отказ вас не удержит. Если нет никого, кому сдать документы сегодня, то, вероятно, его не будет через месяц, два, три. Если же приищется кандидат, отсутствующий в настоящее время, который вернется через один или два месяца, а вам тошно оставаться секретарем и этот месяц, то я готов нести какую хотите обязанность, на определенный срок, до приезда такого-то. В случае, если бы я ошибался и у вас не вышло никакого разрыва, а Вас утомила масса работы, то я готов быть вашим помощником за 300-400 руб. Но постоянно якшаться с высочайшими и полувысочайшими председателями Общества, комиссией, министерствами и т. д. и т. д., бросить для этого чисто научные занятия, - и все это только для того, чтобы смазывать, даже не двигать, машину, работа которой приносит такую отдаленную пользу человечеству, и такую микроскопическую - право, не стоит. Конечно, и Риттер, и Финляндский дилювий еще менее приносят пользы, но тут хоть личная независимость сохраняется.
Может быть, я и ошибаюсь, но я так представляю себе должность секретаря в Географическом обществе.
Дня через три или четыре мы увидимся. У меня в кармане всего 51 марта, до завтра еще придется около 10 марок заплатить за карты, следовательно, остается только вернуться. Конечно, можно бы официально просить у Общества дополнительного пособия, рублей в 30, и дойти до Выборга; но погода решительно не благоприятствует. Вчера я совершенно окоченел, работая часа два в одной выемке, под градом, при 4 и северном ветре. Потом точно так же мерз в qastziqveri, с испорченною печью, при 7 0 с, так что я приехал в Гельсигфорс, не пройдя последних 15 верст. Если завтра не будет, как сегодня, града и снежинок, то я пройду их… Таким образом получится полный профиль от Тав(астгуса) до Гельс(ингфорса). Хотелось бы осмотреть хоть две станции между Riihimaki и Выборгом; но придется, вероятно, отложить до будущего года. Две недели времени и 50 руб. всегда найдутся, а с этим можно сделать профиль всего пространства.
Следовательно, до очень скорого свидания. Крепко жму Вашу руку.
П. Кропоткин
19- го и 20-го (7-го и 8-го) я еще, несомненно, в Гельсингфорсе
III. Выбор свободы
Что делать?
Целиком, казалось бы, погруженный в мир природы, Кропоткин не теряет интереса к событиям общественной жизни в России. В начале августа 1781 г., когда Кропоткин находился в Швеции, в газетах появилась краткая информация о процессе по делу группы Сергея Нечаева. Поводом для привлечения нескольких молодых людей к суду послужило убийство одного из участников группы студента Иванова, только лишь заподозренного в том, что он может выйти из тайной организации и рано или поздно о ней рассказать.
Бывший учитель из текстильного села Иваново, Сергей Нечаев появился в Петербурге в 1868 г. Этого человека, несомненно, незаурядного, волевого, авторитарного, переполняла ненависть ко всему обществу. И даже к своим соратникам он относился с презрением. Одна идея террора ради достижения революционного переустройства всецело захватила его.
На суде, состоявшемся в Петербурге летом 1871 года, раскрылось многое. Был зачитан составленный Нечаевым «Катехизис революционера». В нем оправдывались любые средства для достижения благородной цели социальной справедливости. Революционеру позволено нарушать все нравственные нормы ради грядущей победы: можно прибегнуть к обману, провокациям, террору.