Неизвестный партнер

За ужином гости выпили много пива и водки, а потом разошлись по своим номерам. Чем они там занимались, ни господин Ёргенсен, ни его тучная маленькая супруга сказать не могли. Пока все тихо и спокойно, хозяева не вмешиваются в дела постояльцев.

На другой день гости позавтракали в половине седьмого утра и уехали задолго до того, как встали все остальные.

Кто оплатил счет фру Ларсен?

По правде говоря, им это неизвестно. Счета были оплачены. А больше они ничего не знают.

Их не интересовало, с кем из водителей ехала фру Ларсен. Это не их дело. Их дело – гостиница. И точка. Эти водители уже не первый раз останавливались у них, но тогда они были без женщины. Фру Ёргенсен, которая, очевидно, уже давно смирилась с мыслью, что больше никогда не сможет носить модные платья, тем не менее не перестала интересоваться модой. Поэтому она сумела подробно описать, как была одета Венке Ларсен, и отметить, что та пользовалась французскими духами Cotys L'Aimant. Этот запах фру Ёргенсен отличала от всех остальных. Она тоже душилась этими духами. Первый раз в жизни Серен Ёргенсен преподнес ей духи на прошлое рождество, и она берегла их как зеницу ока. Она явно не надеялась, что он когда-нибудь еще раз подарит ей такие дорогие духи.

Полиция может осмотреть номера, которые занимали водители. Только нужно подождать до завтра. Сейчас эти номера заняты. После отъезда тех водителей эти номера снимали уже новые постояльцы: одни – с четверга на пятницу, другие – с пятницы на субботу и третьи – с субботы на воскресенье. Теперь эти номера освободятся только утром в понедельник. Потому что, как сказала фру Ёргенсен, «Крусо не то место, где человек задержится, не имея на это серьезной причины».

В гостевой карточке, которую заполнила Венке Ларсен, значилось, что она разведенная. Поэтому Ёргенсены и величали ее фру Ларсен. В карточке был записан ее норвежский адрес: Хильдревейен 27, Берум, а в графе «куда направляется» был указан почтовый адрес: «Манцини для Венке Ларсен, Виа Венерди, 144, Милан». В графе «профессия» стояло: оформитель витрин.

Клауссен присвистнул:

– Виа Венерди? Венерди значит «пятница». Интуиция подсказывает мне, что такой улицы в Милане нет.

– А мне, – устало сказал Роботтен, – интуиция подсказывает, что в Беруме нет Хильдревейен. Если бы эта Венке Ларсен действительно жила в Беруме, она написала бы только индекс и место, например: 1344 Хаслум. Я позвоню в Управление и расскажу, что ничего интересного мы не обнаружили.

Фру Ёргенсен без возражений одолжила им гостевую карточку.

– Почерк, конечно, изменен, – заметил Педер Клауссен. – Ты звони, а потом мы поужинаем. Чувствуешь, как вкусно пахнет свининой с печеными яблоками?

10

Кари Бертелсен открыла Рудольфу с Карстеном. На ней были узкие джинсы – таких узких им еще видеть не приходилось, – очень свободный красный свитер с высоким воротом и толстые вязаные носки.

– Полиция? – испугалась она, когда они назвали себя. – А что вам от меня нужно?

– Кто там? – послышался из комнаты властный голос.

– Это полиция, мама!

– Полиция?

На пороге появилась обладательница властного голоса, тоже в брюках и в свитере с высоким воротником. Мать с дочерью были очень похожи друг на друга, правда, мать была значительно выше и полнее. Рудольф прикинул, что матери, наверно, лет пятьдесят, а дочери – тридцать.

Их пригласили в гостиную. Эта уютная и светлая комната никак не вязалась с убогим видом дома, который из-за ветхости в недалеком будущем должны были снести. Бертелсены приложили немало сил, чтобы их гостиная приобрела такой вид. Безмолвное одобрение Рудольфа не укрылось от внимательного взгляда Кари.

– Да, нам пришлось много потрудиться, – сказала она. – Когда мы сюда въехали, тут было совсем не так. Но… объясните, пожалуйста, зачем вы сюда пришли? Что-нибудь случилось с Халвором?

Рудольф не успел ответить, как раздался громкий плач ребенка. Кари тут же убежала. – Бедный малыш, у него болит животик, – сказала Дагмар Борг, мать Кари. – Наглотался воздуху и никак не может срыгнуть. Скажите правду, с Халвором случилось какое-нибудь несчастье?

– Пока неизвестно, фру Борг, – мягко ответил Рудольф: эта сторона службы всегда очень тяготила его.

В гостиную вернулась Кари с ребенком на руках; осторожно покачивая его, она села на стул.

Рудольф рассказал им, что трейлеры до сих пор не прибыли в Бриндизи, о судьбе водителей ничего не известно.

Смертельно побледнев, фру Борг положила руку на плечо дочери.

– Что же могло с ними случиться? – дрожащим голосом спросила она.

– Это мы и пытаемся выяснить, – ответил Карстен, которому тоже было не по себе. Как хорошо, что рядом с Кари Бертелсен была мать!

Рудольф с Карстеном недолго оставались у них. Они ушли, не узнав ничего интересного. Кари Бертелсен не знала ни одной женщины, которая подходила бы под описание Венке Ларсен. Она никогда не слыхала ни о какой Венке и вообще ни о ком, кто носил бы фамилию Ларсен. Бертелсен ни разу не звонил домой из этого рейса. Но она не волновалась. У них не было заведено, чтобы он непременно звонил домой. Да, Кари Бертелсен прекрасно знала, что на этот раз повезет ее муж: макулатуру.

От Бертелсенов, живших в Волеренге, Рудольф с Карстеном поехали в Сагене, чтобы поговорить с Эдвардом Лиеном. Им пришлось ждать минут десять, прежде чем он решил открыть дверь – все-таки этого требовала полиция!

В прихожей было темно. В гостиной горела одинокая неяркая лампа. Рудольф обратил внимание, что ни в прихожей, ни в гостиной не было ни одного зеркала. Но когда его глаза привыкли к полумраку и он разглядел лицо Эдварда Лиена, он понял причину. Такой безобразной и отталкивающей внешности ему еще не приходилось видеть. Он с трудом скрыл свое отвращение. Эдвард Лиен заговорил, и Рудольф почувствовал тошноту. И не только потому, что понять речь Эдварда было почти невозможно. И не потому, что изо рта у него летела слюна, когда он пытался что-то сказать. А потому, что от его гнилых зубов, которые, очевидно, никогда не знали зубного врача, шел резкий, отвратительный запах.

Лиен не пригласил их сесть, но сам уселся в потертое красное кресло, где лежали три диванные подушки, судя по виду служившие долго и честно. От вышивки уже не осталось и следа, швы во многих местах расползлись. На спинке кресла висело покрывало из цветных вязаных квадратиков, сшитых черной шерстью.

Рудольф без приглашения сел на стул с высокой спинкой, стоявший у обеденного стола. Карстен последовал его примеру. Лиен достал трубку и набил ее табаком. Карстен закурил сигарету. На этот раз Рудольф был даже рад, что находится в обществе курильщиков. Он бросил курить три года назад. Вначале ему было трудно, но постепенно потребность в никотине прошла. Даже наоборот. Появилась нездоровая чувствительность к табаку – табачный дым стал вызывать у него приступ кашля. Но в этом спертом воздухе, пропахшем потом, грязью и гнилью, табачный дым был ему даже приятен.

Эдвард Лиен не знал, была ли у его брата связь с какой-нибудь женщиной. Он предполагал, что была, но сам Трюгве никогда об этом не упоминал. Поэтому Эдвард не мог ответить на вопрос, была ли среди знакомых брата девушка, похожая на итальянку.

– Он всегда радуется, когда уезжает, – с горечью сказал Эдвард. – А когда возвращается, бывает мрачен и почти не разговаривает со мной. Конечно, я для него обуза. Он никогда не жалуется, но ведь я сам понимаю. Только я не виноват, что таким уродился.

– Врачи теперь делают чудеса, – сказал Карстен, глядя в глаза Эдварда, которые светились неукротимой ненавистью.

– Я не лягу под нож! – Голос Эдварда дрогнул. – Не надо мне никаких операций!

– А вам известно, что на этот раз ваш брат вез в Италию? – быстро спросил Рудольф, чтобы переменить тему разговора, неприятного для Лиена.

– Засекреченные графопостроители с компьютерным управлением, изготовленные на Оружейном заводе в Конгсберге, – ответил Эдвард, обнажив в злорадной улыбке гнилые корешки зубов. – Я знаю, всем говорилось, будто они везут макулатуру. Но мне брат доверяет. Дальше меня это не идет. Ведь я не разговариваю с посторонними.