Неизвестный Пири
Шрифт:
Вероятно, это то, чего Пири боялся больше всего: Дедрик раскроет ухудшение состояние его здоровья, последнее же никоим образом не совместимо с гигантскими физическими нагрузками, которые надо вынести, чтобы достичь Северного полюса.
В своем дневнике Дедрик раскрыл тайну, мучившую его. Положение доктора можно резюмировать в эпиграфе, который он нацарапал в дневнике в 1900 году: “La glorie des mechants ne dure pas, mais la paix interieure des bons est permanente” (“Триумф злодеев не длится долго, но спокойствие духа доброго человека – постоянно”). Дедрика мучила совесть. В ужасном одиночестве форта Конгер он, как и Пири, искал утешения у местной женщины, но, очевидно, в отличие от Пири, раскаивался в своей неверности. Возможно, решение остаться на Севере было его средством искупить вину за то, что он считал своими грехами… После расставания с Пири он сказал, что почувствовал, как “лучшая сторона его души” возродилась вновь, и надеялся на то, что его пребывание на Севере каким-то образом компенсирует его моральные прегрешения».
Но вернемся к Пири. «Виндворд» с миссис Пири и Мэри отправился домой, а «Эрик» пересек пролив Смита и высадил командира, Хенсона и эскимосов на мыс Сабин, выбранный Пири местом зимовки.
Дневник Пири:
8 сентября… Мысли об уходе матери не покидают меня. И днем, и ночью, и утром, и вечером перед моими глазами предстают воспоминания о тех сценах, о том времени и о тех местах, которые связаны с ней. Вслед за ними приходит мысль о том, что это уже никогда не повторится…
Доктор Томас Дедрик
5 октября. Прошлой ночью мне приснился странный сон о том, как «Виндворд» льдами выбросило на скалы. Корабль разломился на две части и сразу же затонул. При этом Джо
29 октября. Едва ли могу себе представить, что существует мир… отличный от этого «карцера». Ах, Джо и Мэри, было ли преступной глупостью с моей стороны остаться? Неужели в самом деле я не увижу вас больше?
Между тем среди инуитов началась эпидемия. Люди умирали, причиняя лейтенанту физиологический дискомфорт. Несчастный Пири призывает себя быть твердым и живет воспоминаниями:
29 октября. Очень тяжелая ночь. Сауне сильно бредила, практически постоянно бормотала, кричала, дралась и пачкала свое ложе. Почти самая плохая ночь, что я пережил. Из-за того, что меня всю ночь тошнило, утром я чувствовал себя немного ослабленным…
5 ноября. Состояние Мэтта и Ангмалоктока постоянно улучшается. Пообла и Сауне слабее, но стойко сопротивляются.
Теперь я должен вести записи каждый день, мне следует быть решительным, невзирая на обстановку; но я не могу настроить себя на работу, когда верные люди, которые работали, жили и путешествовали со мной в течение трех лет, умирают вокруг меня, цепляются за меня руками, следят за мною взглядом, молча умоляют меня уберечь их от пугающего странствия к Богу.
Прогуливался по местам, где мы с Джо и Мэри были такими счастливыми. Сейчас это кажется настолько далеким…
Корабль прибудет сюда через девять месяцев.
6 ноября. Прошел год со дня смерти матери. Как будет все отличаться, когда я вернусь. Всю прошедшую неделю я вспоминал места моей молодости… Эх, мама, мама.
17 ноября. …Кардасу снова бредил после полудня…
Только эти злоключения или моя собственная болезнь смогут удержать меня от первоначальных планов. Если так случится, это встанет в ряд с другими происшествиями за последние несколько лет. Время покажет.
19 ноября. …Снова я соорудил должную могилу, притащил туда тело и совершил обряд погребения вместе с женой Ангмалоктока. Это лишило меня аппетита на весь день.
Снова туземцы фактически бесполезны на четыре дня [108] .
Каждая из этих смертей наполняет меня грустной мыслью, что мама ушла, когда меня не было рядом. Если бы я был там, я смог бы обнять ее перед смертью.
Я не могу осознать, что ее действительно больше нет.
30 ноября. Сегодня последний день самой тоскливой осени. Как было бы приятно провести год с Джо и Мэри, путешествуя по всем столицам мира. Мечты, лишь мечты.
108
Четыре дня – время траура у инуитов, в течение которого они не покидают жилище после смерти родственника.
Еще в октябре через инуитов Пири передал Дедрику письмо:
Если у меня будут основания подозревать, что Вы каким-либо образом, напрямую или косвенно, попытаетесь противодействовать интересам экспедиции или посягнуть на любые из моих запасов, я буду считать себя вправе принять эффективные меры по предотвращению этого.
В ответ совестливый и благородный Дедрик предлагал свою медицинскую помощь. Он сообщил, что готов жить не в доме лейтенанта, а поблизости, но Пири не хотел видеть и слышать Дедрика.
5 марта Пири написал Джо:
Этот нахал притащился с другой стороны, как только лед стал прочнее (6 января), желая выполнять любую работу для экспедиции. Я объяснил ему очень доходчиво, что вопрос закрыт, и как только он собрал свои вещи, я прогнал его ко всем чертям. Он писал снова, но я не обращал внимания на его письма. Он не создавал никаких неприятностей и не был способен каким-либо образом навредить.
Волею судеб ровно через 8 лет у могил инуитов на мысе Сабин склонил голову Фредерик Кук. Он пишет: «С чувством скорби открыл я одну из самых мрачных страниц арктической истории. Когда в 1901 году пароход “Эрик” повернул обратно, много эскимосов осталось с Пири на мысе Сабин. Вскоре все они заболели… Там не было ни медикаментов, ни врача. Доктор Т. Дедрик, который преданно служил мистеру Пири, был уволен… Однако Дедрик отказался возвращаться домой, чтобы не оставить экспедицию без медицинской помощи. Он остался в Эта, проживая с эскимосами в подземном жилище, пожертвовав домашним комфортом и личными интересами… Когда наступила зима, доктор Дедрик получил известие об эпидемии и о том, что эскимосам нужна медицинская помощь. Полярной ночью, в шторм он пересек полный опасностей пролив Смита, предложил Пири свою помощь для того, чтобы спасти эскимосов. Пири запретил Дедрику даже пытаться лечить больных людей… Дедрик жил без цивилизованной пищи, он сам был нездоров после ужасного путешествия через штормовое море и льды. Прежде чем пуститься в обратный путь, он попросил немного кофе, сахара и галет. Пири отказал ему и в этом. Доктор Дедрик вернулся. Туземцы умерли от боли и лихорадки».
Рисунки инуитов – спутников Пири
Есть три комментария на тему гибели инуитов.
Книга Пири:
…мои эскимосы начали болеть, и к 19 ноября шесть из них умерли.
Хоббс: «Так как его врач уехал, Пири был не в состоянии справиться с эпидемией, хотя он делал все возможное».
Грин: «Пири не мог ничего сделать. Не было доктора, врач экспедиции уехал домой».
Глава 10. Третий поход к Северному полюсу. 1902 год
Начав движение 13 февраля, Пири, Хенсон и три инуита 21 апреля достигли 84°17' с. ш. Лейтенант улучшил собственный рекорд проникновения человека на север в Западном полушарии. До планетарной отметки Нансена осталось 117 миль.
Автор книги думает, что это – лучшее достижение Пири в полярном океане. Путешествие всамделишнее, отчет о нем не затуманен недомолвками, известны даты, расстояния, скорость, в нем присутствует непосредственность, природа диктует Пири свои правила, к полюсу идет обыкновенный человек, не взваливший на свои плечи поручение президента Соединенных Штатов, не наперсник божественной воли, а ведь именно так через несколько лет представит свою северную миссию Роберт Пири. Да, следующие путешествия – в 1906 и 1909 годах – будут совсем другими. Они будут погружены в метафизику, в рассказе о них будет царить заданность, Пири будет словно исправлять природу, цитируя свои унылые, выдуманные дневниковые записи.
Итак, 1902 год, третье путешествие к полюсу. Хронология в лексике Пири:
11 февраля. Шесть саней посланы с легким грузом, чтобы выбрать дорогу.
12 февраля. Два лучших охотника отправлены на рекогносцировку и охоту.
3 марта. С трехдневной задержкой из-за пурги вперед ушел Хенсон с шестью санями и 50 собаками.
6 марта. В 9 утра 14 саней стартовали на север.
Эскимосская выставка. Рисунки, подписанные художниками. А) Сани, эскимосы и палатка. Охота на оленя. Б) Преследование северного оленя. Эскимосы с мясом, развешанным сушиться. Белый фотографирует эскимосов. В) Ловля маленьких птиц. Вельбот и байдарки. Нагруженные сани и палатка. Подпись из книги Д. Борупа
6 марта. Полдень. В движении сам Пири. Начальника сопровождают двое саней. Его большие сани названы «Длинная змея» и запряжены 10 отличными собаками.
24 марта. После четырехдневного отдыха в форте Конгер Пири идет на север с девятью санями.
6 апреля. Первопроходцы ступили на полярный пак.
Книга Пири:
Мы были в походе уже месяц. Мы прошли не менее 400 миль труднейшего участка при температурах от -35° до -57°, но фактически только теперь начиналось наше главное дело – завоевание паковых льдов, самое тяжелое предприятие во всем арктическом пространстве.
Примерно в двух милях от мыса лежал пояс тонкого, совсем молодого льда, который повторял линию побережья. Попадавшиеся участки неровного льда вынуждали нас делать огромные зигзаги, что удваивало путь. Было легче пройти окружным путем лишнюю милю по молодому льду, чем толкать сани через одно из этих нагромождений.
Северный край молодого льда представлял собой высокий барьер, состоящий из валунов многолетнего льда. После разведки мы нашли проход к старой льдине, где я распорядился построить иглу. Теперь мы находились примерно в 5 милях от земли.
Утро 7 апреля принесло хорошую погоду. Оставив позади многолетнее поле, мы натолкнулись на полосу обломков старого льда, покрытых глубоким снегом. С трудом мы пробивались через эти неровности; собаки барахтались в снегу и были практически бесполезны. Время от времени то одна, то другая вмиг пропадала, нам приходилось утрамбовывать снег вокруг саней, чтобы выкопать животное из дыры, в которую оно провалилось. Мы сами перетаскивали сани через барьеры ледяных глыб, отклоняясь от курса то вправо, то влево, петляя, прокладывая дорогу с помощью снегоступов и киркомотыг [109] .
В конце дня узкий проем дал нам возможность пройти небольшое расстояние, затем появилась пара ровных маленьких участков, затем – несколько небольших старых льдин, которые, хотя и были покрыты глубоким снегом, показались нам по сравнению с предшествующим мучительным трудом благодатью, посланной самим провидением. Мы поставили лагерь под защитой большого тороса на северном краю крошечной, но очень толстой старой льдины; все крайне устали, и собаки упали в снег без движения, как только кнут прекратил свою работу.
Мы шли от мыса Хекла прямо на север, и я подсчитал, что позади осталось около 6 миль, возможно – 7, а возможно – только 5. Во время такой работы затруднительно определить точное расстояние, пройденное за день…
12 апреля мы были задержаны ураганом с запада, упрятавшим даже тех собак, которые были привязаны совсем близко к иглу. Во время этой стоянки ледяное поле, на котором стоял лагерь, с громким хлопком раскололось на две части, лед трещал, грохотал и ревел с короткими перерывами.
Затем, на первом переходе, нам пришлось отклониться на запад из-за частично открытой полыньи. Тонкий слой молодого льда, покрывающий ее, был небезопасным даже для собаки. Немного дальше широкий канал открытой воды вынуждал нас то и дело менять направление все далее на северо-запад, а потом на запад, пока участок крайне неровного льда не остановил нас. С высокого тороса было видно, что, насколько хватает глаз, вся территория на запад и на северо-запад рассечена каналом. Оставалось только одно – поставить лагерь и ждать, когда этот канал, очевидно, расширившийся… в результате вчерашнего урагана, закроется или замерзнет… Отсюда я отослал обратно двух эскимосов.
14-го в конце дня разводье начало закрываться, и, наскоро упаковав сани, мы поспешили перейти через движущиеся обломки льда. Теперь мы оказались в зоне высоких параллельных хребтов из ледяных глыб, покрытых глубоким снегом… Когда спустя некоторое время приемлемый проход через этот барьер был найден, мы вышли к серии очень маленьких, но чрезвычайно могучих и крепких многолетних льдин, снег на которых был еще глубже и мягче, чем на южной стороне разводья. В конце 16-часовой работы я остановил продвижение, хотя мы были лишь в 2–3 милях к северу от большой полыньи.
Во время первой части следующего перехода мы переправлялись через обломки очень мощных старых льдин, медленно движущихся на восток. Часто нам приходилось ждать, когда куски подойдут друг к другу достаточно близко, дав нам возможность перейти с одного на другой. Далее мне пришлось отклониться на восток из-за непроходимого участка, простиравшегося на запад, северо-запад, север и северо-восток, насколько хватало глаз. Когда же мы обошли это препятствие и снова взяли курс на север, нас остановила полынья шириной около 50 футов. С этих пор каждый следующий день был очень похож на предыдущий, иногда мы проходили больше, иногда – меньше, но суточное продвижение, несмотря на все наши усилия, неуклонно сокращалось. Туман и штормовая погода тоже задерживали нас.
Цитата из моего журнала:
«21 апреля. Игра закончена. Конец моей 16-летней мечте. Ночью прояснилось, и утром мы вышли. Снег глубокий. Две крошечные старые льдины. Мы пришли к новому участку из многолетних ледяных глыб и глубокого снега. Осмотр с высоты тороса показал, что все это, насколько можно увидеть, простирается на север, восток и запад. Две старые льдины, на которые мы только что вышли, – единственные в поле зрения. Далее все непроходимо, и я отдал приказ поставить лагерь. Я знал, что я сражался наилучшим образом, и это сражение было отважным. Но я бессилен совершить невыполнимое».
Через несколько часов после того, как мы остановились, с севера донесся звук, напоминающий мощный прибой, и он продолжался все время, пока мы стояли в этом лагере. Видимо, льдины в этом направлении под воздействием ветра сталкивались друг с другом, или, что, пожалуй, более вероятно, поскольку шум продолжался длительное время, весь паковый лед медленно двигался на восток. Ясный день дал мне возможность сделать наблюдения, которые показали, что наша широта 84°17'27'' с. ш., магнитное склонение [110] 99° к западу. Я сделал несколько фотографий лагеря, вскарабкался и с трудом пролез по сломанным льдам и по снегу, проваливаясь по пояс, на несколько сотен ярдов к северу, дал собакам двойной рацион и решил поспать несколько часов, если удастся, чтобы подготовиться к возвращению.
Мы начали обратный путь вскоре после полуночи 21 апреля. Было облачно, ветер дул с запада, и шел сильный снег. Я спешил с выходом, чтобы как можно дольше использовать наши следы, прежде чем они исчезнут. В условиях сомнительной видимости и метели след держать было крайне трудно. Мы не раз теряли его, и нам приходилось рыскать, как ищейкам. Когда мы подошли к последней полынье нашего северного маршрута, то на месте открытой воды, прервавшей тогда наше продвижение, располагалась громадная гряда торосов предположительно 75–100 футов высотой, под которой исчезли наши старые следы. Из-за движения льдин след здесь был утрачен…
Для меня это был мучительный переход. Я не спал предыдущую ночь, и к физическому напряжению от транспортировки саней добавились умственные усилия, направленные на поиски следа. Наконец мы поставили лагерь, но лишь на несколько часов, ибо я сознавал, что весь пак медленно движется и наш след исчезает повсюду, прерывается новыми торосами и разводьями и наше возвращение в известной степени будет почти таким же (если не таким же) медленным и трудным, как наше продвижение вперед… При пересечении полыньи я чуть не потерял двое саней и собак, привязанных к ним. По прибытии к Большому каналу [111] , как я называл полынью, от которой я отослал обратно двух эскимосов, я увидел, что это место изменилось до неузнаваемости.
В двух переходах на юг от Большого канала изменения льда со времени нашего движения на север до момента возвращения моих двух людей от канала были настолько разительными, что они [эскимосы], абсолютно опытные во всем, что касалось ледовых условий, были совершенно сбиты с толку и явно блуждали по крайней мере день, не в состоянии обнаружить следы. Уже после них произошли новые изменения, так что в результате я установил путь к земле по компасу и принялся прокладывать новую дорогу. Во время следующего перехода мы снова вышли на старый след.
Рано утром 22-го мы добрались до второго иглу, построенного по пути на север от мыса Хекла, и разбили лагерь в сильную бурю. В этом иглу шторм задержал нас… и 29-го мы возобновили движение к земле в густом тумане… по компасу. С трудом продвигаясь через торосы и глубокий снег, избежав неприятных падений только благодаря предостережениям, исходящим от собак, после продолжительного и утомительного перехода мы добрались до острова Крозье. Пояс молодого льда вдоль берега исчез, превратившись в беспорядочные хребты и насыпи из хаотично наваленных глыб.
Льдина, на которой стоял лагерь на острове, раскололась надвое, трещина прошла через иглу, половинки которого смотрели друг на друга через глубокую расселину. Последний переход погубил двух моих собак, а три или четыре явно были на последнем издыхании. Мы не чувствовали, насколько устали, пока не достигли острова. Теплая туманная погода и последний марш – все это вместе вызвало падение нашего физического барометра на несколько делений.
Рассказ Пири о льдах к северу от мыса Хекла напомнил мне собственный 300-километровый переход от острова Врангеля к советской дрейфующей станции «Северный полюс – 23» в 1976 году. Первые 24 километра мы ползли восемь дней: 3 километра в день, нас окружали горы, состоящие из льдин, бесконечный хаос. Ровные поляны площадью 50 квадратных метров были счастливой случайностью. На лыжах идти было немыслимо, и мы переносили рюкзаки, а потом возвращались и несли лыжи и лыжные палки. Путь утраивался. Как возникли эти невероятные катакомбы? Вполне понятно: северные ветры толкают океанские льды на остров Врангеля, разрушают их и прессуют, образуя месиво – «бранное поле».
109
Pickaxe. Возможный перевод: кирка, мотыга, кайло, киркомотыга.
110
Угол между направлениями на географический Северный полюс и Северный магнитный полюс. Стрелка компаса показывает на Северный магнитный полюс.
111
Grand Canal.
Видимо, возле мыса Хекла природные силы поработали тоже на славу, и можно сделать вывод, что мыс Хекла не то место, откуда следует начинать путь к полюсу.
Второй вывод из мытарств Пири в 1902 году напрашивается такой. Надежда на обратном пути отыскать «след» весьма призрачна. Инуиты в попытках увидеть на снегу свои старые отпечатки, по словам лейтенанта, провели день. Сам Пири махнул рукой на поиски следов и взялся за компас.
Уимс приводит дневниковые записи Пири. 6 мая:
…Мне уже 46. Слишком стар для такой работы.