Неизвестный В.Я. Пропп. Древо жизни. Дневник старости
Шрифт:
В таких мыслях прошел час. Подбегал Боба.
– Ты ничего. Она дура. Ты погоди, я ее накажу.
Федя слушал, как ушли лошади, как заперли и заложили дверь на лестницу, но ему было все равно. Он никого больше не любил и ничего в жизни уже не хотел.
Вдруг за его спиной раздался ужасный крик.
Федя обернулся.
Рыжая стояла в середине комнаты и подобрала юбки до колен.
По полу медленно полз огромный черный таракан, толстый, как грецкий орех, и очень важный.
– Боба! Скорей! Раздави его, раздави его, раздави его!
Боба уже вбегал.
–
– Таракана! Таракана! Нет. Подожди, не дави. Я отвернусь и закрою уши. А когда ты его раздавишь, ты крикни погромче: «готово!» – и унеси его.
Рыжая отвернулась и в каждое ухо глубоко засунула по указательному пальцу.
Боба высоко поднял ногу. Но вдруг лицо его расплылось в хитрую улыбку, которая не обещала ничего хорошего.
– Готово!
Рыжая вынула пальцы из ушей и осторожно оглянулась.
Хлоп!
Случилось то, чего Боба никак не мог ожидать. Рыжая открыла рот, закрыла глаза и свалилась на пол, как будто ее срубили. Она упала в обморок. Она действительно, по-настоящему упала в обморок, и ее пришлось положить на постель, расстегнуть и опрыскивать одеколоном.
На даче было нехорошо.
В саду провели черту, и Рыжая сказала:
– До этой черты вам можно ходить без спросу. А если вы хотите идти дальше, надо спросить меня.
А самое интересное было за чертой. Там был забор, который когда-то открыл Феде бесконечность.
Там был огород, и в огороде была малина, земляника, морковка. Там был пруд, и на пруду росли кувшинки. Еще дальше было шоссе и железная дорога. И надо всем – ужасное слово: слово «нельзя». Есть и другое ужасное слово, слово, которое произносится робко, тихо, а потом уже не произносится вовсе: слово «можно?»
– Можно в песок поиграть?
На дворе – куча песку. Но в песок играть нельзя. По нему ходят ногами, и он грязный. В сарае есть дрова и куча стружек и щепок. Кухарка носит их в кухню.
– Можно мне поносить стружек?
– Нельзя. Ты занозишь пальцы и рассыплешь стружки по дороге.
Счастливый Боба! Для него нет запретной черты в саду, проведенной каблуком воспитательницы и возобновляемой каждое утро.
Но и для него есть пытка, общая утренняя пытка всех трех детей. Эта пытка называется прогулкой.
Все дети надевают все чистое: воротнички, галстучки, причесываются, моются. Берут под мышки французский разговорник и идут гулять.
Под большим дубом или у речки расстилают плед. На плед садятся.
– Сегодня разговор № 3. Нелли, начинай.
Нелли читает «отца», а Боба «сына». Потом наоборот. Одна страница читается десять, двадцать раз. Федя еще не умеет читать по-французски, он тоскливо слушает.
Отчего дети теперь всегда молчат? Они не бегают, они ходят как больные, и щеки у них бледные.
Федя теперь молчит почти всегда.
Только после чая, от пяти до семи, они немного отходят.
После чая Рыжая уходит в лес.
– Дети! Я ухожу в лес молиться. Я буду молиться и за вас.
Однажды вечером, только что Рыжая ушла, Боба дернул Федю за рукав.
– Пойдем со мной. Живо! Я покажу тебе что-то интересное.
Они
побежали и дошли до черты. Федя остановился. Нельзя!– А ты перескочи и беги со мной. А то ничего не увидишь.
– Далеко?
– Увидишь.
Они бежали и крались вдоль кустов, прятались за деревья и шли все дальше. Начиналось болото.
Но вот открылась полянка. У полянки стояла сосна, а под ней был огромный муравейник.
Мальчики спрятались за ольховый кустарник.
– Сиди тихо и смотри, что будет.
Через минуту показалось белое платье. Это была Рыжая.
Она села на пень и несколько минут сидела молча. Потом она потихоньку встала и сняла шляпу. Затем села и сняла ботинки и чулки. Потом опять встала и стала расстегивать кофточку.
Она стала раздеваться вся. Дети увидели все подробности ее туалета. Вскоре она оказалась совершенно голой.
– Уйдем.
– Подожди. Только начинается.
Рыжая сделала несколько шагов вперед. Она остановилась, запрокинула голову к небу и развела руки ладонями кверху. Так она стояла минуту, две, три.
– Что она делает?
– Комаров кормит.
– Что?
– Комаров кормит. Ей-богу. Т-с-с. Я, знаешь, раз убил при ней комара. Так она меня чуть не убила. Говорит: они тоже должны жить. Бедные комары, говорит. Все их убивают. Хорошие люди, говорит, не должны убивать комаров. Надо, говорит, чтобы были такие люди, которые их кормили. Вот она и занимается.
Прошло пять минут, десять, пятнадцать.
– Ой, меня комары кусают.
– Меня тоже. Уйдем.
Мальчишки пробрались домой.
Через неделю они пошли опять посмотреть, как Fraulein кормит комаров.
К удивлению, за их кустом уже сидели два парня и щелкали семечки. И с другой стороны тоже сидели, а один сидел на дереве и смеялся.
Вся деревня уже знала, что Рыжая кормит комаров, и ходили ее смотреть. Но она не знала ничего. Она стояла, расставив руки и запрокинув лицо к небу, и из глаз ее текли слезы.
По субботам приезжал папа и уезжал в понедельник. И вот однажды, в воскресенье, детей никто не разбудил. Они встали одни.
Когда Федя постучался в комнату Fraulein, никто не ответил. За столом ее тоже не было.
Папа коротко сообщил, что Fraulein уехала в город и больше не приедет.
– Как? Совсем? Никогда?
Медленно, медленно стала возвращаться жизнь.
Черты в саду уже нет.
Теперь можно все.
Утром можно не мыть рук, а вечером не надо наклоняться над табуреткой с тазом и мыльной водой.
Можно пойти на огород. Он залит солнцем. На солнце сверкает мохнатая, темно-зеленая травка. Если вытащить такую травку, под ней окажется желто-красный корешок. Корешок можно вытереть о сочный подорожник. На морковке останется немножко земли, и земля будет хрустеть под зубами.
На огороде есть пруд с зеленой водой. На берегу – лягушки. По воде, будто на коньках, бегают и качаются длинноногие жучки. Можно вытащить со дна зеленую тину и выжимать ее, как губку. И из этого пруда можно напиться, если запечет солнце.