Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение

Подходит к Лене и бьет его по лицу.

ЛЕНЯ. Так... Ясно... Теперь я ни за что не уйду, пока не скажу тебе того, что считаю необходимым сказать. Можешь стоять ко мне спиной: я все равно буду говорить — для себя, а не для тебя. Ты считаешь меня подлецом из-за того, что я на собрании воздержался? А что делать, если мне многое непонятно? Голосовать за тебя только потому, что ты — мой друг? Не могу. Голосовать против тебя потому, что так удобнее? Не могу. Ты мой друг. Я не нашел ответа для себя на многие вопросы — поэтому я воздержался, но я не просто воздержался, я — ищу. А когда найду, тогда приму определенное решение. И если убежусь, что твой отец враг, а ты все равно за него — я не буду говорить так, как говорил вчера Витька. Тогда и ты для меня будешь врагом, понял?!

СЕМЕН. А если ты убедишься, что мой отец невиновен?

ЛЕНЯ. Тогда я буду говорить во всеуслышание, что происходит страшное преступление!

СЕМЕН. На, прочти... (Достает из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок бумаги.) Прочти. Это — заявление отца Иосифу Виссарионовичу Сталину. Он прислал вчера из тюрьмы. Утром я отправил копию в Кремль.

Леня начинает читать заявление. Сначала он читает про себя, а потом, постепенно, начинает читать вслух.

ЛЕНЯ. ...Следователи Макаров и Попов применяют недозволенные приемы, только бы выбить показания. Они требуют, чтобы я сознался в том, что был в подпольной организации, на службе у иностранной разведки, продавал военные секреты и готовил покушение на вас, Иосиф Виссарионович, и на Лаврентия Павловича Берия. Я с шестнадцатого года в партии. Я прошел путь от красногвардейца до адмирала. Я говорю это для того, чтобы еще раз показать смехотворность таких обвинений. Мне быть изменником Родины — это то же, что быть убийцей единственного сына, в адрес которого, кстати, раздаются непрекращающиеся угрозы. Конечно, я мог бы прекратить свои мучения, дав показания на тех людей, на которых они требуют. Но это выдающиеся ученые, занятые сложнейшей работой по укреплению оборонной техники, — и дай я на них показания, они будут тут же арестованы.

Это принесет непоправимый вред нашему государству. Лучше я умру здесь, чем совершу преступление против Родины. Дорогой товарищ Сталин, я обращаюсь к вам: здесь, в следственном отделе, где начальником Рюмин, готовится страшное преступление против Родины. Необходимы срочные меры, ибо дело революции в опасности!»

СЕМЕН. Ну?

ЛЕНЯ. Сеня... Сенька... Сеня...

Подходит к столу. Закрывает лицо руками. Плачет. Входят С А Ш А и Н А Д Я.

САША. Отец Леонтий перечитался Ломброзо? Вызывать «Скорую помощь» или сами его свяжем?

Следом входит В И К Т О Р.

ВИКТОР. Братцы, я купил два кило провансаля!

САША. Ты что, космополит? Провансаля теперь нет, есть квашено-кислая капуста с маслинами и смородиной. Точно, отец Леонтий? ЛЕНЯ (сквозь слезы). Дурак ты. САША. Очень может быть!

Картина вторая

Кабинет следователя Попова. По кабинету расхаживает полковник Н И К О Л Ь С К И Й — седой человек, один из старейших работников органов госбезопасности. В углу сидит М А К А Р О В.

ПОПОВ. А ты им скажи, товарищ Никольский, чтоб они своими делами занимались как следует...

НИКОЛЬСКИЙ. А еще что мне сказать?

ПОПОВ. Еще скажи, чтобы не в свои дела не лезли...

НИКОЛЬСКИЙ. Вы понимаете, что «им» — это партийная организация военного научно-исследовательского института?

ПОПОВ. Только не надо, пожалуйста, проводить политинформаций.

НИКОЛЬСКИЙ. Я к вам не политинформацию проводить пришел, товарищ Попов. Я прошу вас вызвать Иванова: то, что вы мне показали в деле, — просто несерьезно. Мы же с вами оба юристы.

ПОПОВ. Он подследственный, я его тебе не отдам.

НИКОЛЬСКИЙ. Мы с вами, между прочим, на брудершафт не пили, и потом я чуть постарше.

ПОПОВ. Фактор, конечно. Приношу извинения. Просто я думал, мы — люди одного цеха, мастера, как говорится.

НИКОЛЬСКИЙ. Встречаются подмастерья.

МАКАРОВ. Это вы что, меня имеете в виду, товарищ полковник?

НИКОЛЬСКИЙ. Почему?

ПОПОВ. Не обращайте внимания. Болезненное майорское честолюбие. Но — толковый работник, толковый. Ревностный, правда, чересчур. Раскалывать любит. Два года с ним воюю, все учу с подследственными культурно работать.

НИКОЛЬСКИЙ. Похвально. Так что мне делать с Ивановым? Просто-напросто неловко с товарищами из парторганизации так раз­говаривать. Мне надо составить свою точку зрения, чтобы говорить с ними.

ПОПОВ. В данном случае придется воспользоваться моей точкой зрения.

НИКОЛЬСКИЙ. Не приучен.

ПОПОВ. Похвально! Как же иначе? Только это — все пустой разговор у нас. Принесите мне приказ от Рюмина или от Лаврентия Павловича — ну и забирайте себе Иванова на здоровье. Проводите с ним душеспасительные беседы, буги-вуги танцуйте, пудингом его кормите, тогда мне наплевать. А пока — он мой, он пока на мне висит, понимаете вы это или нет?!

НИКОЛЬСКИЙ. Понимаю...

ПОПОВ. Так что же вы тогда из меня душу тянете?!

НИКОЛЬСКИЙ. Пожалуй, больше всего я, как вы говорите, тяну свою душу.

ПОПОВ. Жалость бередит сердце, а?

НИКОЛЬСКИЙ. Жалость? Да нет, не жалость. Тревога скорее...

ПОПОВ. Не понял.

НИКОЛЬСКИЙ. Так и я же не политинформацию пришел проводить, верно?

ПОПОВ. Юморок не веселый, полковник. Странно все мне это. Настроеньице либеральное у вас, с гнильцой, а?

НИКОЛЬСКИЙ. Когда это вы только выучились так лихо ярлыки клеить людям?

Открывается дверь и входят начальник следственной части генерал-майор Р Ю М И Н.

МАКАРОВ. Встать, смирно!

Рюмин из-за внезапного крика Макарова дергается, лицо его сводит тиком.

РЮМИН. С ума сошел?!

МАКАРОВ. Прошу простить!

РЮМИН. Слушай, Попов, ты что, в белых перчатках решил работать?! Смотри, у меня и для тебя карцер в два счета найдется!

ПОПОВ. Я... В чем дело? Я...

РЮМИН. А дело в том, что я только что от хозяина. Он дал месяц сроку на дело Иванова, а он у тебя изящной словестностью занимается?! Как он смог связаться с внешним миром?

ПОПОВ. Товарищ... Коля... Товарищ...

РЮМИН. Гусь свинье не товарищ! Изволь обращаться как положено к генералу! А ты здесь зачем, Никольский?

ПОПОВ. Полковник Никольский добрый человек. Очень Иванова жалеет, все лично побеседовать хочет.

РЮМИН. Что?!

НИКОЛЬСКИЙ. У меня есть целый ряд вопросов, товарищ ге­нерал-майор.

РЮМИН. Ну?

НИКОЛЬСКИЙ. Я не могу беседовать с парторганизацией Иванова. Им ведь надо все объяснить, а я в полном неведении.

РЮМИН. Ясно, ясно... Вы знаете, где вы работаете, Никольский?

НИКОЛЬСКИЙ. Знаю.

РЮМИН. Нет. Не знаете. Вы теперь работаете в приемной. Да, да... В вашей приемной. Вы будете принимать родственников арестованных и объяснять им то, что я скажу вам! Я — начальник следственной части и заместитель министра, ясно? Что, этого недостаточно? Ну, отвечать!

НИКОЛЬСКИЙ. Так точно, товарищ генерал-майор...

РЮМИН. Дипломатничать вздумал? А ну вон из кабинета! Кругом, шагом марш!

НИКОЛЬСКИЙ. Я обращусь к министру...

РЮМИН. Ах, мать твою так... К министру?! К черту! К дьяволу? К богу! Обращайся к кому хочешь, если не понимаешь всей сложности сегодняшнего момента! Слепец! Иосиф Виссарионович вчера в беседе со мной сказал еще раз: классовая борьба обострилась как никогда и будет обостряться все больше и больше. Врагов будет много, Никольский, их будет очень много. Да, в большом деле бывают ошибки! Но лучше наказать невиновного, чем отпустить виновного! Ясно? Идите, Никольский, и повторяйте мои слова всем. И тем, кто будет интересоваться Ивановым, в частности. А если вы и в приемной начнете откалывать либеральные номера, я вышвырну вас на хутор бабочек ловить!