Неизвестный Жуков: портрет без ретуши в зеркале эпохи

Неизвестно, сообщил ли Сталин Жукову об инциденте с майором Рейхелем и как Георгий Константинович на это прореагировал. Самое любопытное, что и у Сталина, и у Жукова были совершенно объективные основания ожидать наступления немцев на Западном направлении. В группе армий «Центр» по-прежнему оставалось свыше 70 немецких дивизий — больше, чем в любой другой группе армий на Восточном фронте. На юге в генеральном наступлении участвовало 90 дивизий, но свыше половины из них составляли соединения, выставленные союзниками Германии — Румынией, Венгрией, Италией и Словакией. По боеспособности они очень значительно уступали немецким. На одном ржевско-вяземском плацдарме, который Гитлер приказал удерживать для будущего, после достижения основных целей на юге, для наступления на Москву было сосредоточено 42 дивизии. Когда в феврале-марте 1943 года немцам пришлось все-таки оставить этот плацдарм, то за счет сокращения линии фронта им удалось высвободить 21 дивизию. Если бы его эвакуация была проведена весной или, в крайнем случае, летом 42-го, эти дивизии отправились бы к Сталинграду. Высвобождение такого же числа советских дивизий не восстановило бы равновесия на юге, так как их боеспособность была существенно ниже. Да и далеко не факт, что Сталин решился бы ослабить московское направление. 21 немецкая дивизия — этой силы хватило бы, чтобы предотвратить катастрофу под Сталинградом. Ведь тогда фланги армии Паулюса прикрывали бы не слабые войска союзников, а полноценные германские соединения. Боюсь, если бы Жукову все-таки удалось заставить немцев уйти с ржевско-вяземского плацдарма, это могло лишить Красную Армию победы под Сталинградом.

Жуков никакого наказания за неудачу Ржевско-Вяземской операции не понес. Сталин слишком хорошо относился к спасителю Москвы и Ленинграда, чтобы ставить ему в строку мелкие по тем временам неудачи. С майскими катастрофами на юге их ведь не сравнишь: Керчь — 150 тысяч пленных, Харьков — аж 240 тысяч! Жуковские неудачи были куда скромнее. В августе безрезультатно закончилось очередное наступление Западного и Калининского фронтов. Последовавшее за ним немецкое контрнаступление, имевшее местное значение, также не привело к существенным изменениям обстановки. В июле командование 9-й немецкой армии провело операцию «Зейдлиц», целью которой была ликвидация оказавшихся в ее тылу соединений 22-й, 29-й и 39-й армий и 11-го кавалерийского корпуса Калининского фронта. В итоге было захвачено более 50 тысяч пленных. Однако здесь потерпел поражение фронт Конева, которым Жуков непосредственно не руководил.

Прежде чем перейти к рассказу об участии Жукова в Сталинградской битве, я хочу выделить его основные черты как командующего фронтом. Если судить по приказам, вышедшим за жуковской подписью, Георгий Константинович проявлял большую заботу о сбережении людей и техники, о том, чтобы нанести неприятелю решительное поражение, наиболее рациональным образом используя имеющиеся силы и средства. Вот, например, его директива от 30 марта 1942 года: «В Ставку Верховного Главнокомандования и Военный Совет фронта поступают многочисленные письма от красноармейцев, командиров и политработников, свидетельствующие о преступно халатном отношении к сбережению жизней красноармейцев пехоты. В письмах и рассказах приводятся сотни примеров, когда командиры частей и соединений губят сотни и тысячи людей при атаках на неуничтоженную оборону противника и неуничтоженные пулеметы, на неподавленные опорные пункты, при плохо подготовленном наступлении. Я требую:

1. Каждую ненормальную потерю людей в 24 часа тщательно расследовать и по результатам расследования немедленно принимать решение, донося в высший штаб. Командиров, преступно бросивших части на неподавленную систему огня противника, привлекать к строжайшей ответственности и назначать на низшую должность.

2. Перед атакой пехоты система огня противника обязательно должна быть подавлена и нейтрализована, для чего каждый командир, организующий атаку, должен иметь тщательно разработанный план уничтожения противника огнем и атакой. Такой план обязательно должен утверждаться старшим начальником, что одновременно должно служить контролем старшего командира.

3. К докладам о потерях прилагать личное объяснение по существу потерь, кто является виновником ненормальных потерь, какие меры приняты к виновным и чтобы не допускать их (потерь, а не виновных. — Б. С.) в дальнейшем».

Причины «ненормальных потерь» Георгий Константинович здесь вскрыл верно. А вот средства к их устранению предложил несколько странные, можно сказать, карательно-бюрократические. Казалось бы, логично разъяснить командирам, как именно нужно сберегать людей. Указать, что надо проводить тщательную разведку неприятельских позиций и как именно ее проводить. Потребовать, чтобы наступлению и артподготовке непременно предшествовала разведка целей, чтобы артиллерия не била вслепую по площадям, расходуя дефицитные боеприпасы, чтобы пехота научилась взаимодействовать с артиллерией, авиацией и танками, чтобы наступление не велось в слишком тесных боевых порядках, уязвимых для вражеского огня. Издать соответствующие инструкции, проверить накануне наступления, освоили ли войска на деле все эти премудрости, организовать обучение бойцов и командиров. Только тогда потери могут уменьшиться. Но ничего подобного в жуковской директиве нет. Есть только угрозы покарать нерадивых командиров за плохое сбережение жизней красноармейцев пехоты. Единственным результатом стало то, что командиры в донесениях вынуждены были всячески занижать размер потерь, чтобы сделать их «нормальными» и тем самым успокоить грозного командующего фронтом.

Есть аналогичный жуковский приказ, касающийся не людей, а танков. Он датирован 19 февраля 1942 года. Жуков приводит убийственные данные о потерях танковых войск Западного фронта. К началу декабрьского наступления в 9 танковых бригадах насчитывалось 709 танков. К 15 февраля в строю осталось 153 машины. Потери составили 586 танков, в том числе 322 — безвозвратно. Кстати, в сумме потери и оставшиеся в строю танки дают не 709, а 739 машин. То ли Георгий Константинович где-то обсчитался, то ли уже в ходе наступления бригады получили пополнение в 30 новых танков. Для сравнения: вся германская Восточная армия за декабрь 1941 года и январь 42-го потеряла 951 танк, всего в 1,6 раза больше, чем 9 бригад Западного фронта. И как же Жуков собирался бороться со столь чудовищными потерями? Громкими угрозами: он требовал от нижестоящих начальников «издать приказы о предупреждении и ответственности за утрату танков вплоть до предания суду Военного трибунала». Жуков предписывал «расследовать каждый случай потери танков и в 48 часов доносить Военному Совету фронта». Но ни слова не говорил о необходимости совершенствовать тактику танкового боя и повышать уровень подготовки экипажей. Естественно, в подавляющем большинстве донесений о потерях танков командиры приводили подлинные или придуманные, но абсолютно объективные с виду причины выхода из строя боевой техники (иначе можно было угодить под трибунал), а заодно делали неприятельские потери больше собственных. Вот и получалось, что на бумаге на советско-германском фронте погибло в несколько раз больше танков, чем их произвела за войну промышленность Германии.

Жуков нередко вмешивался в действия командующих армиями. Например, 28 января 1942 года он распекал по прямому проводу командарма-20 Власова: «Должен Вам сказать, что Военный совет фронта и Ставка Верховного Главнокомандования ожидали от 20 армии большего, и нам очень неприятно видеть 20 армию в таком положении. Я думаю, все это произошло потому, что указание, которое Вам твердилось, о прорыве кулаком, вы не выполнили, игнорировали. Видимо, посчитали указание для себя недостаточно авторитетным, кабинетным — и это ваша ошибка».

Жуков указывал Власову: «Я убежден, что успех может быть достигнут только прорывом по местности, не имеющей населенных пунктов, хотя бы вне дорог. И не верю в возможность прорыва той группировки, в которой наступаете Вы, а потому Вам надлежит перейти к обороне небольшими заслонами против населенных пунктов с гарнизонами, а главные силы немедленно вывести в двух направлениях…». И далее перечислил, в районе каких именно населенных пунктов надо наносить главный удар, а где — вспомогательный.

Строго говоря, Георгий Константинович влез здесь не в свою епархию. Командующему армией на месте должно быть виднее, как именно проводить наступление. Жуков же недвусмысленно давал понять командарму, что может сам отдать приказы соединениям армии: «Согласен обождать день, чтобы Вы убедились, что кроме потерь, у Вас ничего не получится…». Власов же, хотя и не имел академического образования, был достаточно грамотным военачальником (о моральных качествах сейчас речь не идет). И его приказы даже звучали порою толковее жуковских. Например, 4 января 1942 года Андрей Андреевич издал специальный приказ «Об организации боя», где обязал командиров лично проводить разведку перед наступлением и «на местности устанавливать взаимодействие с артиллерией и танками по времени и рубежам». Власов, как и Жуков, требовал:

«Не распылять своих сил и средств на широком фронте, а стремиться бить противника на узком фронте всей массой огня артиллерии, минометов и живой силы. Стремиться обходить укрепленные населенные пункты противника — ни в коем случае не бить его в лоб, а бить там, где он не ожидает». Наблюдательные пункты артдивизионов командующий 20-й армией приказал иметь непосредственно на КП командиров батальонов, чтобы можно было скорейшим образом выполнять заявки пехоты «по огневому воздействию на противника». Все положения этого приказа очень разумные и, в отличие от жуковского приказа о сбережении солдатских жизней, вполне конкретны. Но с власовским приказом та же беда: исполнялся он из рук вон плохо, и сам командующий армией часто распылял силы и предпринимал плохо подготовленные лобовые атаки, на что ему справедливо указывал Жуков».

Одну из безумных фронтальных атак в августе 41-го под Киевом, предпринятой руководимой Власовым 37-й армией, запечатлел немецкий офицер в письме родным: «…С расстояния в 600 метров мы открыли огонь, и целые отделения в первой волне атакующих повалились на землю… Уцелевшие одиночки тупо шли вперед. Это было жутко, невероятно, бесчеловечно. Ни один из наших солдат не стал бы двигаться вперед. Вторая волна тоже понесла потери, но сомкнула ряды над трупами своих товарищей, павших в первой волне. Затем, как по сигналу, цепи людей начали бежать. С их приближением доносилось нестройное раскатистое: „Ура-а-а!“… Первые три волны были уничтожены нашим огнем… Натиск четвертой волны был более медленный: люди прокладывали путь по ковру трупов… Пулеметы раскалились от непрерывного огня, и часто приходилось прекращать стрельбу для замены стволов… Количество, продолжительность и ярость этих атак совсем истощили нас и довели до оцепенения. Не буду скрывать, они испугали нас… Если Советы могут позволить себе тратить столько людей, пытаясь ликвидировать даже незначительные результаты нашего наступления, то как же часто и каким числом людей они будут атаковать, если объект будет действительно очень важным?»