Некромантия. Практическое пособие

Проверить, сработало ли, можно было только опытным путем, но судя по тому, что долговязый полуфей у выхода теперь таращился в магфон, а не на меня, начало отпускать. Зато голова моя казалась мне большой и мягкой, как воздушный шар, наполненный ватой.

Из магбуса я вышла умиротворенная и в полной гармонии с собой. Вечер был чуден и прекрасен, прохожие милы и очаровательны, здание отделения магнадзора, к которому я подходила, казалось островком порядка и размеренности, а стоящий на крыльце хоббит с трубкой во рту – надежным и уверенным.

– Добрый вечер, дежурный Подхолмс, – радостно поприветствовала я надзоровца.

– Гарпия! Каким ветром? – удивился он. – Мастера твоего нет и до завтра не будет. Что тебе здесь делать?

– А посидеть можно?

Подхолмс моргнул, его глаза на мгновение сделались мечтательно-туманными, и он пропустил меня внутрь и даже каморку некромантскую открыл.

С моего последнего визита сюда не изменилось ровным счетом ничего. Рухнувший стеллаж так и лежал. Правда, часть папок и книг перекочевала на стол и подоконник. Полумертвый цветок продолжал вопиять о воде. Я сжалилась и щедро полила его из чашки с недопитым чаем со стола Холина. Беспорядок нарушал чувство гармонии внутри, и я принялась разбирать завалы. Меня никто не отвлекал довольно долго, а ближе к полуночи в дверь поскребся Пышко и позвал чаю попить.

Я между делом разжилась у хоббита слабеньким аналогом блокирующего амулета, и мы расположились за столом дежурного. Зарешеченное место временного заключения, в котором мне как-то довелось ночевать, пустовало, да и вообще вокруг было чересчур благостно. Пахло чаем и сдобой, где-то за стенкой переговаривались патрульные, в приоткрытое окно стрекотали сверчки, изредка, гудя, проносился магмобиль.

– А у вас часто так спокойно? – поинтересовалась я.

Пышко поперхнулся, выпучил глаза и отчаянно замахал на меня руками. Откашлявшись, он забормотал заговор от сглаза, щедро посыпал солью магфон-селектор, метнулся с солонкой к турникету для посетителей, но не успел. Обе двери, обычная с улицы и служебная со двора распахнулись, одновременно с этим задребезжала, подпрыгивая, трубка магфона. Лицо посмотревшего на меня Подхолмса обещало все кары небесные как при жизни, так и после оной.

Со двора разом и целиком ввалилась орущая и воющая толпа цыкан с кошками, гармошкой и самоваром, источающим убойный запах коньячной настойки. Двое патрульных, держащих каждый по представителю сего кочевого тролльего клана, несмотря на превосходство в росте терялись в толчее.

Пышко, успевший вернуться к своему месту, уже сорвал с магфона трубку и, прижав ее плечом к уху, что-то писал в журнал заявок, а свободной рукой показывал патрульным на место временного заключения нарушителей порядка. Цыканки в пестрых юбках атаковали Подхолмса вопросами и висели, стеная и причитая, на только что вошедшем патрульном, присевший в уголке тролль с одухотворенным видом припал к носику самовара и дегустировал содержимое, причмокивая и цокая от удовольствия. Один нагломордый пестрый кошак уже что-то жрал со стола, другой яростно драл угол скамьи для ожидающих.

За турникетом стоял пожилой мужчина в пижаме и одном тапочке с ребенком на руках и выражением запредельного ужаса в глазах. Полосатый рукав был разодран и в крови, на рубашке ребенка четко отпечаталась пятипалая ладонь с нечеловечески вытянутыми фалангами.

Глава 6

Меня пронзило от макушки до пяток, и ор и гам отодвинулся на задний план. Я поднялась. От стоящих за перегородкой остро разило смертью. Не той, что дышит курильницами, горьковатыми белыми лилиями, свежим деревом и печалью, а той, что пахнет сырой землей, волглым камнем, гнилью и кислым страхом, темным и вязким…

Свое первое поднятие и упокоение я проводила на втором курсе под присмотром пожилого магистра Ставера Руби, который вел у нас практику по некромантическим ритуалам. Он снисходительно стерпел мою напускную браваду и циничные шуточки, а потом откинул простыню с лежащего на столе тела юноши лет двадцати. Бледная кожа и вздувшиеся на руках и ногах синеватые вены, одно плечо выше другого… Я чертила фигуры, тщательно вымеряя углы, и наносила на грудь, лоб, тыльную сторону кистей и ступни “материала” опорные знаки поднятия. Я все сделала правильно. Он восстал: открылись блеклые глаза, спазмастически дернулась грудь, пришла в движение, словно это тело еще помнило, как дышать, и продолжало качать воздух в легкие, перекатился острый кадык на шее. Сел, потому что я потянула за опоры и приказала, опустил ноги на пол, качнулся неуклюже. Можно заставить говорить – гортань и язык остались целы, но скажет он только то, что велят – слишком долго мертв мозг. Мне нужно было всего лишь провести его вокруг стола и уложить обратно.

Мертвый шел внутри, вдоль линии вычерченного мной защитного контура, я – по внешней стороне. Его немного перекашивало, потому что я неровно держала нити, но в целом он двигался хорошо, почти естественно – мы не зря усиленно учили анатомию тела и биомеханику, чтобы знать, как двигаются мышцы и сухожилия. Оставалось только приказать ему вернуться обратно, оборвать подобие жизни и наложить печать покоя. Все изменилось в один момент. Внешне неуклюжее тело вдруг обрело гибкость и скорость несопоставимую с человеческой. Поднятый развернулся, его холодные руки коснулись моей шеи, и я почувствовала, как через него ко мне тянется что-то оттуда. Тянется, чтобы отнять тепло. За эти несколько секунд, пока выцветшие зрачки смотрели в мои глаза, я успела упустить заклинание и в панике забыть все, чему нас учили.

Дальше он не двинулся – магистр Руби играючи перехватил нити и уверенно держал мертвого, как хозяин держит на сворке злобного дворового пса. Он дал мне вдоволь прочувствовать, каково это – быть жертвой подобной твари. Стоит ли говорить, что занятие мне не засчитали? Я провалила его еще в самом начале, когда, нарисовав защитный контур, забыла его активировать. А сейчас страх, подобный моему тогдашнему, только умноженный десятикратно, владел человеком, стоящим по ту сторону турникета.

Мужчина не мог говорить. Пережитое стояло комом у него в горле, но мне надо было, чтобы он заговорил. Кто-то из них. Иначе могло стать поздно.

Я прошла за стойку, поймала взгляд и позвала его идти следом, вкладывая в слова повеление, которым пользовались создатели конструктов. Это было на грани этики. Даже одной ногой за. Но мужчина сейчас был больше похож на голема, чем на живого. Послушался. Пошел. Я направляла его. Тапок соскользнул с грязной ноги и остался лежать у турникета.

Когда мы проходили мимо стола дежурного, Подхолмс вытащил свой магфон и в одно нажатие отправил вызов, затем дернул патрульного и тоже куда-то услал. След от пятерни на одежде ребенка он тоже хорошо рассмотрел.

Я усадила мужчину. Он так и не выпустил из рук родное, и вряд ли выпустит в ближайшее время, но мне было нужно не это. Цинично сделала несколько снимков разодранного рукава и отпечатка пятерни. Внутри все еще плавало отстраненное спокойствие.

Вернулась к Пышко за чашкой. В моей еще оставался чай и по возвращении я вылила остатки “радужного сна” туда и так же, как заставляла идти, заставила выпить. Руки обмякли. Ребенок сполз на колени, повернулся ко мне лицом – мальчик, лет двенадцати, человек.

– Давно вы живете в Нодлуте, уважаемый? – я спрашивала у мужчины, а ответил ребенок. Дети куда крепче взрослых, если дело касается мертвых.

– Давно, – вздохнул, взял руку мужчины, уложил к себе на колени и принялся гладить, успокаивая. – И дедушка тут жил. И две… собаки.

– Ты один в семье?

– Были еще Толье и Димита, и мама, а теперь не знаю.

– Где вы живете?

– От угла Звонца и Старой, по 2-му переулку дом 42, он последний, дальше там парк дикий и пруд, а за ним дыра в земле. Провалилась на той неделе. Толье с друзьми туда лазал и нашел вот. – Разжался стиснутый кулачок, на влажной ладошке лежал овальный медальон из белого золота с изумрудной крошкой по левому краю и эльфийским символом “фалма”.