Некуда

– Однако эти постепеновские редакторы тоже свиньи изрядные, живут у черта в зубах, да еще ожидать себя заставляют.

– Ну, уж и Тузов, – заикнулся было блондинчик.

– Чт Тузов? – опять окрикнул его тапер.

– Тоже… ждешь-ждешь, да еще лакей в передней скотина такая… и сам тоже обращается чрезвычайно обидно. Просто иной раз, как мальчика, примет: «я вас не помню, да я вас не знаю».

– Пх! Так тот ведь сила!

– А этот чт?

Тапер плюнул и произнес:

– А этот вот чт, – и растер ногою.

В это время отворилась запертая до сих пор дверь кабинета, и на пороге показался высокий рябоватый человек лет около сорока пяти или шести. Он был довольно полон, даже с небольшим брюшком и небольшою лысинкою; небольшие серые глаза его смотрели очень проницательно и даже немножко хитро, но в них было так много чего-то хорошего, умного, располагающего, что с ним хотелось говорить без всякой хитрости и лукавства.

Редактор Папошников, очень мало заботящийся о своей популярности, на самом деле был истинно прекрасным человеком, с которым каждому хотелось иметь дело и с которым многие умели доходить до безобидного разъяснения известной шарады: «неудобно к напечатанию», и за всем тем все-таки думали: «этот Савелий Савельевич хоть и смотрит кондитером, но „ человек он“.»

На кондитера же редактор Папошников точно смахивал как нельзя более и особенно теперь, когда он вышел к ожидавшим его пяти особам.

– Извините, господа, – начал он, раскланиваясь. – Я не хотел отменить приемного дня, чтобы не заставить кого-нибудь пройтись понапрасну, а у меня болен ребенок; целую ночь не спали, и вот я получасом замешкался.

– Чем могу служить? – обратился он прежде всех к Лизе.

– Я ищу переводной работы, – отвечала она спокойно.

Папошников задумался, посмотрел на Лизу своими умными глазами, придававшими доброе выражение его некрасивому, но симпатичному лицу, и попросил Лизу подождать, пока он кончит с другими ожидающими его особами.

Лиза опять села на кресло, на котором ожидала выхода Папошникова.

– Я пришел за решительным ответом о моих работах, – приступил к редактору суровый старик. – Меня зовут Жерлицын; я доставил две работы: экономическую статью и повесть.

– Помню-с, – отвечал Папошников. – «Экономическая статья о коммерческих двигателях»?

– Да.

– Она для нас неудобна.

– Почему?

– Неудобна; не отвечает направлению нашего журнала.

– А у вас какое же есть направление?

Папошников посмотрел на него и отвечал:

– Я вам ее сейчас возвращу: она у меня на столе.

– Ну-с, а повесть?

– Повесть я не успел прочесть: потрудитесь наведаться на той неделе.

– Мне мое время дорого, – отвечал Жерлицын.

– И мне тоже, – сухо произнес редактор.

– Так отчего же вы не прочитали, повесть у вас целую неделю пролежала?

– Оттого, что не имел времени, оттого, что много занятий. У меня не одна ваша рукопись, и вам, вероятно, известно, что рукописи в редакциях зачастую остаются по целым месяцам, а не по неделям.

– Имейте помощников.

– Имею, – спокойно отвечал Папошников.

– Сидите по ночам. У меня, когда я буду редактором, все в одну ночь будет очищаться.

Папошников ушел в кабинет и, возвратясь оттуда с экономическою статьею Жерлицына, подал ее автору.

Старик положил статью на стол, закурил папиросу и начал считать листы рукописи.

– Вы что прикажете? – отнесся Папошников к блондину.

– Рассказ «Роды» прочтен или нет еще?

– Прочтен-с давно.

– И когда вы его напечатаете?

Папошников погладил усы и, глядя в глаза блондину, тихо проговорил:

– И его нельзя печатать.

– Отчего-с?

Блондин беспокойно защипал бородку.

– Помилуйте, такие сцены.

– Там невежество крестьян выставляется.

– Да не в том, а что ж это: все это до голой подробности, как в курсе акушерства, рассказывается…

– Да ведь это все так бывает!

– Помилуйте, да мало ли чего на свете не бывает, нельзя же все так прямо и рассказывать. Журнал читается в семействах, где есть и женщины, и девушки, нельзя же нимало не щадить их стыдливости.

– Будто оне, вы думаете, не понимают! Оне все лучше нас с вами всё знают.

– Да извольте, я и это вам уступлю, но пощадите же их уши, дайте что-нибудь приличию, пожалейте эстетический вкус.

– Нужно развивать вкус не эстетический, а гражданский.

Папошников добродушно рассмеялся и, тронув блондина за руку, сказал:

– Ну разве можно описывать, как ребенок, сидя на полу, невежливо ведет себя, пока мать разрядится? Ну что же тут художественного и что тут гражданского?

– Правда обстановки, – отстаивал блондин.

Редактор засмеялся.

– А п-п-позвольте узнать, – вскрикнул из-за стола Жерлицын, перелистовавший свою рукопись, – что же, тут в моей статье разве содержится что-нибудь против нравственности?

– Нет-с, – отвечал Папошников.

– Ну, против религии?

– Тоже нет-с.

– Ну, против вашей эстетики?

– Нет-с.

– Так против чего же?

– Против здравого смысла.

– А-а! Это другое дело, – протянул Жерлицын и, закурив новую папиросу, стал опять перелистывать рукопись, проверяя ее со стороны здравого смысла.

Папошников вынес блондину его рассказ и обратился к таперу.

– Повесть госпожи Жбановой?

– Будет напечатана, – отвечал редактор.

– Будет! в таком случае когда деньги?

– По напечатании-с.

– Она просит половину вперед.

– Она этого не пишет.

– Она мне пишет; я ее муж, и она мне поручила получать деньги.

– Нет-с, она просила деньги выслать ей за границу, и оне так будут высланы, как она просила.

– Ну это и я ведь могу сделать; я здесь служу, можете обо мне узнать в придворной конторе, – с обиженным лицом резонировал тапер.