Некуда

– Лиза! madame Розанова, очень приятное знакомство, – проговорила Ольга Сергеевна вошедшей дочери. – Это моя младшая дочь, – отнеслась она к Ольге Александровне.

– Очень приятно познакомиться, – проговорила Роза нова с сладкой улыбкой и тем самым тоном, которым, по нашему соображению, хорошая актриса должна исполнять главную роль в пьесе «В людях ангел – не жена».

Лиза поклонилась молча и, подав мимоходом руку Помаде, стала у другого окна.

Все существо кандидата выражало полнейшую растерянность и смущение. Он никак не мог разгадать причину внезапного появления Розановой в бахаревском доме.

– Когда ж Дмитрий Петрович возвратился? – расспрашивал он Ольгу Александровну.

– Третьего дня, – отвечала она тем же ласковым голосом из пьесы «В людях ангел».

– Как он только жив с его перелетами, – сочувственно отозвался Помада.

– О-о! он очень здоров, ему это ничего не значит, – отвечала Розанова тем же нежным голосом, но с особым оттенком.

Лиза полуоборотом головы взглянула на собранный ротик и разлетающиеся бровки докторши и снова отвернулась.

– Ему, я думаю, еще веселее в разъездах, – простонала Ольга Сергеевна.

– Натура сносливая, – шутя заметил простодушный Помада. – Вода у них на Волге, – этакой все народ здоровый, крепкий, смышленый.

– Разбойники эти поволжцы, – проговорила Ольга Александровна с такой веселой и нежной улыбкой, как будто с ней ничего не было и как будто она высказывала какую-то ласку мужу и его землякам.

– Нет-с, – талантливый народ, – преталантливый народ: сколько оттуда у нас писателей, артистов, ученых! Преталантливый край! – расписывал Помада.

Подали горячее и сели за стол. За обедом Ольга Александровна совсем развеселилась и подтрунивала вместе с Софи над Помадою, который, однако, очень находчиво защищался.

– Как приехала сюда Розанова? – спросил он, подойдя после обеда к Лизе.

– Не знаю, – ответила Лиза и ушла в свою комнату.

– Няня, расскажи ты мне, как к вам Розанова приехала? – отнесся Помада к Абрамовне.

– На мужа, батюшка, барину жалобу произносила. Что же хорошей даме и делать, как не на мужа жаловаться? – отвечала старуха.

– Ну, а с Ольгой Сергеевной как же она познакомилась?

– Дурноты да перхоты разные приключились у барина в кабинете, ну и сбежались все.

– И Лизавета Егоровна?

– Эта чох-мох-то не любит. Да она про то ж, спасибо, и не слыхала.

Немного спустя после обеда Лизу попросили в угольную кушать ягоды и дыню.

Все общество здесь снова было в сборе, кроме Егора Николаевича, который по славянскому обычаю пошел к себе всхрапнуть на диване.

Десерт стоял на большом столе, за которым на угольном диване сидела Ольга Сергеевна, выбирая булавкой зрелые ягоды малины; Зина, Софи и Розанова сидели в углу за маленьким столиком, на котором стояла чепечная подставка. Помада сидел поодаль, ближе к гостиной, и ел дыню.

Около Розановой стояла тарелка с фруктами, но она к ним не касалась. Ее пальцы быстро собирали рюш, ловко группировали его с мелкими цветочками и приметывали все это к висевшей на подставке наколке.

– Как мило! – стонала томно Ольга Сергеевна, глядя на работу Розановой и сминая в губах ягодку малины.

– Очень мило! – восклицала томно Зина.

– Все так сэмпль, это вам будет к лицу, maman, – утверждала Софи.

– Да, я люблю сэмпль.

– Теперь всё делают сэмпль – это гораздо лучше, – заметила Ольга Александровна.

Лиза сидела против Помады и с напряженным вниманием смотрела через его плечо на неприятный рот докторши с беленькими, дробными мышиными зубками и на ее брови, разлетающиеся к вискам, как крылья копчика, отчего этот лоб получал какую-то странную форму, не безобразную, но весьма неприятную для каждого привыкшего искать на лице человека черт, более или менее выражающих содержание внутреннего мира.

– Я вам говорю, что у меня тоже есть свой талант, – весело произнесла докторша.

Затем она встала и, подойдя к Ольге Сергеевне, начала примеривать на нее наколку.

– Мило!

– Очень мило!

– Очень мило! – раздавалось со всех сторон.

– Я думаю завести мастерскую.

– Что ж, прекрасно будет, – отвечала Ольга Сергеевна.

– Никакой труд не постыден.

– Разумеется.

– Кто ж будет покупать ваши произведения? – вмешался Помада.

– Кому нужно, – отвечала с веселой улыбкой Ольга Александровна.

– Все из губернского города выписывают.

– Я стану работать дешевле.

– Вставать надо рано.

– Буду вставать.

– Не будете.

– О, не беспокойтесь, буду. Работа займет.

– Чего ж вы теперь не встаете?

– Вы не понимаете, Юстин Феликсович; тогда у нее будет свое дело, она будет и знать, для чего трудиться. А теперь на что же Ольге Александровне?

– Разве доктор и дочь не ее дело? – спокойно, но резко заметил Помада.

Ему никто ничего не ответил, но Ольга Сергеевна, помолчав, протянула:

– Всякий труд почтенен, всякий труд заслуживает похвалы и поощрения и не унижает человека.

Ольга Сергеевна произнесла это, не ожидая ниоткуда никакого возражения, но, к величайшему удивлению, Помада вдруг, не в бровь, а прямо в глаз, бухнул:

– Это рассуждать, Ольга Сергеевна, так отлично, а сами вы модистку в гости не позовете и за стол не посадите.

Это возражение сильно не понравилось матери, двум дочерям и гостье, но зато Лиза взглянула на Помаду ободряющим и удивленным взглядом, в котором в одно и то же время выражалось: «вот как ты нынче!» и «валяй, брат, валяй их смелее».

Но этот взгляд был так быстр, что его не заметил ни Помада, ни кто другой.

– Мне пора ехать, – после некоторой паузы проговорила Розанова.

– Куда же вы? Напейтесь у нас чаю, – остановили ее Зина и Ольга Сергеевна.

– Нет, пора: меня ждет… – Ольга Александровна картинно вздохнула и досказала: – меня ждет мой ребенок.

– А то остались бы. Мы поехали бы на озеро: там есть лодка, покатались бы.

– Ах, я очень люблю воду! – воскликнула Ольга Александровна.