Нелюбим

Но что это?

Неуверенной, непослушной рукой, будто двигал ей кто-то посторонний, Ника нащупала край ленты и потянула за него. Медленно, очень медленно, скользя по течению музыки, отдаваясь ему, повинуясь. Следом за лентой, легкий и послушный, потянулся шелк ее платья. И все ее движения – до последнего взмаха, до тихого вздоха, – словно сомнамбулы, повторили остальные девушки, призрачные нимфы сна, из сна и пришедшие.

Лицо Ники исказилось болью и страданием, не лицо, а сплошная гримаса, маска ужаса и отвращения. Очевидно, все, что она делала, противно ее воле, но слишком велика оказалась сила, ее принуждавшая, и не было от нее спасения.

Но Тант!

Он уже не видел лица девушки из шара, даже не смотрел на него! Вознесясь на вершину крамольной своей радости, он, затаив дыхание, следил, как опадает шелк с ее подневольного тела. И вот уже зудящее желание естества возникло в нем, выстрелило. Камень малый сорвался с вершины и породил лавину, которой невозможно противостоять. Тант вскочил, готовый броситься вперед, но…

Что-то непонятное, что-то странное произошло с ним. Он будто налетел телом и ударился о невидимую стену. Прилип к стеклу, раскинув руки, после чего надломился, смялся и, прижимаясь к преграде, сполз на пол.

Тант так и не понял тогда, и после не мог решить – что это было? То ли сработала внутренняя его самозащита, то ли некто, часто именуемый судьбой, уберег его в этот раз от несчастья. А, может, просто порыв свежего ветра рассеял туман и видения в его воспаленном мозгу. Животная стихия унялась, и пелена спала с глаз Танта, будто омыли их живой водой из открывшихся целебных фонтанов. Он прозрел, увидел – и ужаснулся. И содрогнулся, от стыда и раскаяния.

Боже, подумал он, что за наваждение?

Музыка смолкла. Ника и другие девушки замерли, погруженные во всполохи багряного света, в странных, неестественных позах, словно кто-то приказал им – замри! – в самый неподходящий для остановки момент. Они смотрели на Танта, и он не мог определить, чего больше было в выражение их глаз: ужаса или мольбы о помощи?

Да, собственно, не было у него сил задуматься еще над этим.

Он совершенно взмок от слабости и гнева – до потемнения одежды. Желая прекратить все, немедленно, он схватил подвернувшуюся под руку подушку с дивана и швырнул ее в Нику.

– Вон! – заорал он в бессильном исступлении. – Вон! Все убирайтесь!

Что-то загремело, вспыхнуло. Брошенная подушка растворилась в полете, исчезла, будто обтекал ее не воздух, а соляная кислота. Снова громыхнуло, свет замигал. Стая воронья, невесть откуда взявшаяся в комнате, поднялась с громким карканьем и заметалась вокруг него, и забила черными крыльями. Черный вихрь потянулся, завился лентами, тогда и пространство окружающее вдруг сузилось, сжалось до размеров черепной коробки. Лицо Ники возникло вдруг снова, приблизилось вплотную к нему, и тут в темных глазах ее привиделся ему слабый огонек надежды. Девушка неуверенно, совсем робко улыбнулась и махнула ему рукой. Следом раздался хрустальный звон – раз, два, три. Лицо Ники задрожало, расплываясь, потекло во все стороны и стерлось, наконец, совершенно, словно не существовало никогда.

И тогда мир окунулся во мрак. Сюрприз, подумал Тант, вот тебе и сюрприз. Можно сказать, удался.

Он почувствовал, что куда-то проваливается, падает. Показалась, внутрь самого себя, как рушатся полые башни. Когда холод мертвой вселенной завладел его душой и телом, вновь вспыхнул в темноте все тот же зловещий Шар. И голос, никогда не слышанный им раньше, сотрясая все его естество, возвестил: «Берегись!»

– Берегись! Берегись! Берегись… – повторяло эхо его сознания сколько могло, но и оно довольно быстро угасло, задушенное губительным зноем Шара.

1.7. Колечко с изумрудом

Он очнулся от неудобства текущего положения. Тело разбудило его пронзительной жалобой, что совсем задубело и болит, и дальше так лежать невозможно. Мышцы затекли и ныли, а в глаза, такое ощущение, будто кто-то нахально тыкал пальцами. Было холодно и ничем не пахло. А может и пахло, только нос запахов не воспринимал. Он разомкнул веки и тотчас захлопнул их снова – яркий безжалостный свет иглами вонзился в зрачки и, сквозь них, куда-то в самую середину мозга. От этого воздействия по телу прошла судорога. И ладно бы легче стало, можно бы и смириться, но нет, не наступило облегчения.

«Шар!» – пронеслось в сознании, а следом проявились в нем и картины недавнего варьете. Тут же всплыли, и он вспомнил, что рассматривал их всю ночь. Тант перевернулся на живот и, тяжело опираясь на руки, поднялся. Сначала на колени, потом и на ноги. Прикрывая лицо рукой от возможной световой атаки, осмотрелся.

Никакого Шара в комнате, конечно, не было, ему снова привиделось. Свечи давно оплыли и погасли, зато под потолком одиноко горела бесполезная белым днем электрическая лампочка. Да, и в углу так же сиротливо, приветом из прошедшего праздника, светилась елка.

«Слава те, Господи! – облегчил вздохом душу Тант, и закрепил облегчение словами. – Хорошо, хоть того адского устройства здесь больше нет. Нам такого канделябра не надоть». Он почувствовал нестерпимую злость к все еще неопознанному летающему предмету. И поднимающееся раздражение. И затаившуюся неловкость, даже стыд. Целый букет чувств, однако.

Ероша волосы и чеша затылок, он придирчиво осмотрел комнату.

– Да, – пробормотал озадаченно, – порядочек…

Разгром был полнейший. Создавалось впечатление, что в комнате всю ноченьку напролет, а, быть может, и не одну только эту ноченьку, пьянствовали с десяток мужчин, которые под конец подрались и ушли, оставив, естественно, все, как есть, в том числе и хозяина на полу. В одном углу мигала гирляндой елка, хлопал бельмастым глазом, в другом, телевизор, а среди осколков посуды на полу лежали красно-зелеными лоскутами поникшие и растоптанные тела гвоздик.

– Да… – пробормотал Тант еще раз, не зная, что думать и что говорить, – погуляли…

Собственно, сам же и погулял. Больше никого ведь не было, – Лалелла так и не пришла… Едва вспомнил и подумал о ней, как накрыло глухой тоской, и, снова, раздражением. Неужели это тот сказочный праздник, который одаривает всех чудесами, подумал он? А я? А мне? Что-то не похоже, чтобы хоть что-нибудь. Совсем не похоже.

Он обошел вокруг стола и вытащил из заглохшего камина подушку, понюхал ее обгоревший край и сокрушенно покачал головой. Никогда не доверял он сказкам, но чтобы после встречи с ней остались такие следы… Не ожидал. Сюрприз, ага.

– Да… – произнес он и в третий раз. – Кажется, это уж слишком…

Он покачал головой, и тут же схватился за нее и застонал. Голова, вдруг опомнившись, заболела так, точно была заполнена кипятком по самую макушку. Обстоятельство, возможно, не смертельное, однако сейчас нежелательное вдвойне. Лучше бы ее не беспокоить, подумалось. Само по себе неприятно, когда голова болит, а тут еще без ее помощи не разобраться в том, что произошло.

А произошло ли что?

Вопрос этот вдруг пророс в его мозгу и постепенно дотянулся неостановимым и крепким корешком до чего-то материального в груди, возбудив там смятение и неуверенность. Под чем-то материальным в груди он подразумевал, разумеется, душу. А что еще? Неуверенность сердца называется по-другому. Тем более, его смятение.