Немцы

Эбергард ждал ее в постели, придумывая, что сказать (для прощения, в утешение, но на самом деле, чтобы резануть еще раз, но уже другим инструментом, чтобы не возникало привыкания и боль не теряла остроты), ему слышался плач, садился в постели и прислушивался: вроде тихо; но не идет.

В зале. В зале горел свет, в телевизоре сбивала непричастных и искрила боками по отбойникам погоня на джипах, Улрике спала на диване — прислушивающееся, измученное лицо, — укрывшись кресельным пледом, прилегла полежать и уснула, оберегая рукой свой живот, — всё, что у нее было по-настоящему и бесповоротно своим, это у Эбергарда ничего не осталось — пускай поспит… Гаснет свет, затыкается телевизор, дверь остается открытой, чтобы, проснувшись, не испугалась: где? — он вдруг чувствует, что один, совершенно один в пустыне, под ногами потрескавшаяся от зноя грязь.

Гуляев встретил его помятым, жеваным и неулыбчивым:

— Почему не показываешься?

— Алексей Данилович, вот по тому вопросу… — улыбайся, ты рад и радуй его, затруднения преодолены. — По этому году у нас получалось, — нарисовал «20 %», — в следующем, если мне удастся как-то поджать подрядчиков, перенести полиграфию в регионы, то выйдет, я думаю, — двуслойный волнистый математический знак «приблизительно» «30», — но это уже предел. Тут уже мне ничего не остается, перейду на подкожные жировые накопления.

Гуляев нюхал, трогал губищами наживку, что-то свое соображая:

— Но это же пока… А придет новый мэр…

— На перспективу: заканчиваю бизнес-план сети киосков для торговли цветами в местах наибольшей проходимости и… Согласуем, оформим аренду — на пять лет и дальше продлевать… Двадцать киосков…

— Так это же надо…

— Средства я изыщу! Могут дать до, — рисовал «70 000» и отдельно со сладострастием «$», — в месяц! Следующий этап, — сглатывая подступающую алчную пену, удивительно: сам верил, пока неслось, — строительство быстровозводимого торгового павильона у метро «Площадь Блюмкина» для последующей сдачи в аренду… Зарегистрируем компанию для поставки и обслуживания компьютерной техники в бюджетных организациях округа… Моя цель, Алексей Данилович, моя цель, чтобы у вас выходило в пределах, — «100 000–120 000», а теперь, чтобы обострить впечатление, — «€», и с восторгом: — За месяц. Помимо бюджета!

— Только мне? — булькала сонная безмозглая рыбина и до хруста разинула пасть.

— Да.

— А тебе сколько?

— Ну, хотя бы десять процентов от вашего, — глотни и успокойся, глотни. — В середине января представлю законченные бизнес-планы и план-график исполнения и выхода на контрольные цифры, мне осталось только…

Гуляев вдруг сказал:

— Всё-таки, — и показался Эбергарду другим, незнакомым, сползла с лица кожа, отживший и наобманывавшийся свое слой, — надо тебе взять главным бухгалтером моего человека.

Эбергард пригладил правой рукою правую бровь: как я здесь очутился?., вышел из дома, сел в свою машину, утро как всегда… Купить вечером елку.

— Нет, он не будет сидеть каждый день, — Гуляеву казалось: вот что может обеспокоить, — ты ему просто передашь право подписи всех финансовых документов, чтобы он смог контролировать финансовые потоки, — последние три слова куратор, заместитель префекта, выговорил с наслаждением, он, видно, часто слышал, как их произносят другие, и мечтал когда-то сказать сам.

И Эбергард стал незнакомым, разогнулся (обнаружив: всё это время… рыбацки, ищуще, заманивая, горбатился над столом) и взглянул в дрогнувшие глаза Гуляева:

— Вы мне не верите?

После небольшого молчания Гуляев нетвердо протянул:

— Я-то верю. А вот Он… Если Он не будет знать, что у тебя работает мой человек, он нас сомнет. Вернее, тебя сомнет. Меня-то нет. Сколько раз уже хотел вынести вопрос по тебе на коллегию…

— Вы хотите сразу после выборов, — он, Эбергард, теперь рыба, и бился, хлестал траву…

— Давай не будем откладывать. Выборы не выборы, наше дело…

Эбергард порвал, выбросил бумажки, пожал протянутую руку и вышел, испросив разрешения уйти исполнять утвержденный префектом недельный план работы пресс-центра, — всё, что полагалось, когда держишь удар.

Он набрал номер Эрны и слушал гудки, пока спускался с четвертого этажа до первого, одевался, перекладывая телефон из руки в руку, пересекал префектурный двор, открывал машину: не хочет, нет, написал «позвони мне»; молча, только с самим собой Эбергард сейчас не мог.

— Павел Валентинович, как ваша жизнь? — спросил покрытый седыми зарослями загривок.

Водитель оглянулся: то, что он слышал, прозвучало? Никакой ошибки? Эбергард так спросил?

— Заметили? — с горечью. — Годовщина скоро, как матушка умерла. Три года мы с братом за ней ходили… Первые четыре месяца — через день. Потом сиделку нашли. Две реанимации, больница… Потом нашли врача немку, именно немку! — она выбросила все лекарства: это же яд! Ввела правильное питание, рефлексотерапию. И матери стало лучше, целыми днями смотрела любимую «Культуру». Немка сказала: уйдет, как батарейка. Просто кончится заряд. Так и вышло.

— И вы… Три года? — Эбергард не замечал.

— Когда они прошли, понял — не бесполезно. Во-первых, мы помирились. Раньше-то воспитывала меня, я от злости трубки бросал, а потом догадался: матушке хочется быть нужной, и начал звонить ей каждый день, рассказывал свои мелочи. И она перестала ворчать. Ее мучила астма. А мне попалась книжка женщины — у нее вылечился рак, написала: все заболевания связаны с психикой. Прямо схемы: что от чего. Я увидел: астма — одиночество. И последние четыре месяца астма маму не мучила. Нет, не напрасно. Всё, конечно, пришлось отложить, но когда ухаживал, подмывал, думал: вот так и она ухаживала за мной. А теперь я за ней. Было чувство: всё справедливо. Нужно. Что-то совершается. Отдежурю, выхожу на улицу и такая радость на душе. Или не радость. Чувство: хорошо, всё правильно. Оказалось, я и готовить умею, такие супы… Жена прибегает с работы: супчику не осталось?

— То есть… в самый Новый год?

— Дня за три стала гаснуть, села и осталась сидеть. Но еще улыбалась нам. Всю жизнь плохо спала, а на Новый год дали ей снотворное, а я еще съездил на рынок на Западо-Юг, купил мед такой хороший, дал с чаем, и ей понравилось, заснула и так хорошо спала, что не проснулась, даже когда начали бить салюты. Я засмеялся: ну, мать, видишь, как хорошо тебе спится. И поехал домой. Доехал: сиделка позвонила — всё. И я поехал назад.

Эрна?! Нет. Звонила — почему? — Оля Гревцева из управления культуры, прочел кто-то его заячьи петли?! Опять не просчитал, не предвидел, вслепую тыкнулся:

— Да.

— Эбергард, — Оля запыхалась, что-то равномерно громыхала, словно беговая дорожка, — я решила: давай мы сделаем это. И поскорее. В какой-нибудь гостинице. Только не в нашем округе.

— Хорошо.

— Мое условие: чтобы никто не узнал. У тебя семья, у меня семья…

— Конечно. Я ужасно рад, что ты позвонила…

— Звони. Я для тебя времечко всегда найду, — оборвала на полуслове, это же он хочет, ему надо, она только уступает надоедливому и жадному напору.

Хериберту он не дозвонился: с паломниками на Валааме; Фриц не хотел на работе, в ресторане «Два корабля» попросил только чаю, обозначив: полчаса, неинтересно.