Немного правды о больших девочках

– Саша, я хочу тебя попросить кое о чём. Можно?

– Смотря о чём.

– Давай мы останемся в памяти друг у друга хорошими воспоминаниями, и если нас спросят, какими мы были, – никаких имён и подробностей. Просто ответим: она/он была/был хорошей/хорошим.

Он подумал и обнял её в последний раз.

– Да, я обещаю.

– И я обещаю тебе, Саша. Я желаю тебе счастья.

Танечка первой вышла из кафе. Изо всех сил она сдерживала слёзы, которые предательски застилали карие выразительные глаза. Он остался в кафе, и на минуту ей показалось, что он отвернулся, чтобы тоже заплакать.

Они разбежались, как говорят. Фамилию Танечке менять не пришлось, поскольку при замужестве для удобства решили с Сашей, что пускай у неё остаётся девичья – Парфёнова. Меньше возни.

Она, конечно, переболела. Смогла. Снова вышла замуж, родила сына. Со вторым мужем разошлись очень мирно, будто исполнили какой-то особый ритуал.

В это весеннее утро по дороге в своё адвокатское бюро она опять почувствовала запах и дыхание весны. Что-то необъяснимо откликалось в ней на безудержное щебетание и лёгкую, ещё совсем девственную зелень деревьев.

Она вошла в дверь адвокатского бюро «Парфёнова и партнёры». Пришла, как всегда, вовремя, поскольку была очень ответственной и пунктуальной.

– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна, – поприветствовала её секретарша.

– Здравствуйте, Юлечка.

– Вас ожидает клиентка на одиннадцать часов, она пришла немного раньше.

– Хорошо, я сейчас немного подготовлюсь и к назначенному времени приму её. Предложите ей пока кофе или чай.

Приёмная была так устроена, что путь в её кабинет не проходил через зал ожидания. Татьяна Георгиевна аккуратно повесила пальто, поправила волосы, немного освежила губы блеском. Села за стол, взяла предложенное ей секретарём дело. Когда подошло время, попросила клиентку войти.

Перед ней расселась весьма яркая дама. По её чертам можно было с уверенностью сказать о некой истеричности и эксцентричности её натуры. Лет десять назад она наверняка была фигуриста и красива. В деле было указано: «Раиса Рудольфовна Андреева».

«Надо же, именно сегодня утром – и Андреева», – подумала Татьяна.

– Раиса Рудольфовна, пожалуйста, изложите своими словами суть дела.

– Мой муж, понимаете, редкостный козёл. Я у него уже четвёртая жена. До меня ещё разные были. Все шалавы, и только первая была хорошая. Даже как звать её, не знаю. Это, видите ли, секрет! Короче, я планирую с этой гадины, моего мужа, содрать всё, что смогу.

Татьяна Георгиевна посмотрела в дело. Муж – Андреев Александр Юрьевич…

– Вы знаете, Раиса Рудольфовна, мне очень жаль, но я больше не занимаюсь семейным правом.

– Как не занимаетесь? Что за ерунда! Мне вас рекомендовали как одного из лучших специалистов.

– Знаете, пообещала не заниматься одному хорошему человеку.

– Бред какой-то, просто бред.

Женщина напрягла мощные, расплывшиеся, как перезрелые южные помидоры, коленки, поднялась с кресла, смерила кабинет до двери большими шагами в туфлях на высоких шпильках и, не обернувшись, так хлопнула дверью, что испуганная секретарша вбежала без стука и разрешения.

– Извините, Татьяна Георгиевна. Не ваш день? – неловко предположила Юля.

– Да нет. Как раз очень хороший весенний день, Юленька. Давайте, кто там у нас следующий? Я готова, приглашайте.

Она взяла дело и ласково провела ладонью по строчке, где было написано имя «Александр». На одно мгновение Танечка отвернулась, чтобы сдержать по непонятной ей причине подступившую к ресницам влажную прозрачную каплю.

Сегодня она в полной мере наслаждалась весной, которая всегда была её самым любимым временем года. Это был один из дней, который запомнился навсегда. Она, Татьяна Георгиевна Парфёнова, была уже очень большой девочкой и точно знала, что такие моменты и есть настоящее счастье.

Солнце Калифорнии

В 1992 году мало кто бывал в Калифорнии. И Анастасия Алексеевна Добровольская тоже там никогда не была.

По обмену между университетами она ещё в восемьдесят девятом посетила штат Иллинойс, США, где и получила отличную практику разговорного английского языка.

Анастасия Алексеевна преподавала в Институте (ныне Университете) имени Герцена, на кафедре зарубежной филологии. Её специализацией была английская литература XIX века, хотя по характеру ей больше подходил французский романтизм. В результате всю свою сознательную жизнь она посвятила изучению реализма. Она в подлиннике читала Чарльза Диккенса, изучала Теккерея с его «Ярмаркой» и была вполне счастливым человеком. Условия её жизни не были настолько стеснёнными, как у большинства коллег из института.

Анастасия Алексеевна жила с сыном Славиком двенадцати лет в хорошей двухкомнатной квартире, не в центре, но в благополучном зелёном районе около метро, а её пожилые папа и мама жили этажом ниже. Они очень старались не доставлять ей хлопот, но с каждым годом им было всё сложнее добираться до магазина и самостоятельно делать всё, что они так бодро и замечательно помогали делать в своё время Настеньке. Родители без памяти любили свою единственную и самую лучшую в мире дочь.

Любовь удавалось дарить и внуку Славушке, но только лет до десяти. Потом даже это чудесное имя – Славушка, – которое дедушка и бабушка дали своему родному мальчику, бесило его невероятно. Они старались не лезть со своими советами и обожанием, но это было так сложно. Им очень не хватало тепла прежних дней, когда очаровательный пупсик в кудряшках, забавный и маленький, дремал у них на диванчике, улыбался во весь рот и уплетал испечённые бабушкой булочки с корицей.

Они, посвятившие педагогике всю свою жизнь, потерпели фиаско с собственным внуком. Что поделаешь – переходный возраст… Но у них была ещё она – молодая, очень талантливая, тоненькая и изящная, с удивительно пронзительным взглядом серо-зелёных глаз, светло-русыми волосами и точёной фигурой, которая и в её тридцать восемь оставалась прелестной и воздушной.

Она взяла от них всё самое лучшее, как если бы на небесах разложили двух людей на маленькие составные частицы и на шёлковой, белой-белой простыне выложили из них лик удивительно красивого ребёнка. Это и была их Настенька.

Фамилия досталась ей от мужа, прекрасного человека, преподавателя университета, Бориса Евгеньевича Добровольского. Он был старше Настеньки на пятнадцать лет, но безмерно счастлив с ней, пока, к великому несчастью, его не подвело сердце – четыре года назад Боря скончался.

Все очень тяжело пережили эту семейную трагедию. Настенька тогда сильно похудела, осунулась. Он, к сожалению, не был для неё секс-символом, героем-любовником или какие там ещё бывают эпитеты, зато был хорошим человеком – начитанным, удобным и любящим свою Настю.

С близкими родственниками мужа контакт у неё совсем не сложился, поэтому после его смерти они даже Славика перестали замечать. Мама Бори, Лея Абрамовна, видела во втором браке для своего Бореньки какую-то очень незаурядную зрелую личность и была очень разочарована, когда сын выбрал молоденькую тоненькую лань, хоть и с высшим образованием, но не его уровня, однозначно. Свекрови Настя казалась какой-то хилой и слабоватой во всех известных ей отношениях.

Анастасия тогда скорее выбирала просто разумом. У неё была абсолютно несчастная первая любовь с однокурсником Константином, который впоследствии оказался не только несерьёзным типом, но даже иногда мог употреблять наркотики. Он заделался рок-музыкантом и периодически пел в только открывающихся клубах города.