Ненаглядный призрак

Когда стемнело, решили свет не включать, и около полуночи её разморило от вина: как сидела на самом краешке кровати, так и легла, не отрывая ноги от пола, и засопела по-детски. Пока она спала, я тихонько, чтобы не разбудить, пошёл в ванную, как нормальная домохозяйка, устроил постирушку, постоял под душем и тоже прилёг.

В полтретьего, кажется, проснулся от её шагов – встала и бродит потерянно по темноте, в окрестностях кровати. Я говорю: «Иди ко мне, а то заблудишься!» Прилегла рядом осторожно-осторожно и лежит сосредоточенная, как Дюймовочка в норе у крота. Но скоро опять засопела, причём во сне доверчиво и требовательно закидывала на меня голое гладкое бедро, притискиваясь раскалённым низом. Так уютно и жарко мне ещё не спалось никогда.

А утром, ненакрашенная, прятала глаза, разбила что-то из посуды, четырежды извинилась и вообще не знала, куда себя девать. Отвёз её домой, район у чёрта на куличках. Только хотел назначить встречу на ближайшие дни, как слышу: «Ну, прощайте!» – и это был, пожалуй, единственный пафосный момент, от которого у меня сильно ёкнуло пониже диафрагмы. Так и сказала: «Ну, прощайте!» То ли почувствовала, что не жилец, то ли не увидела в моём лице достойный повод для вертикального взлёта. Скорей всего, и то, и другое.

Тем временем Федюша всё поторапливал – уже не только напрямую, но и боковым манёвром. В понедельник мне позвонил незнакомый человек и сказал наждачным голосом:

– День добрый! Я являюсь корреспондентом газеты «Городские ведомости». Мне поручено взять у вас интервью. В том смысле, что побеседовать о вашем жизненном и творческом пути…

Хорошо, что он не видел, как меня перекосило. Пусть я буду последний гад и мизантроп. Но, когда собеседник изъясняется в таком стиле: «о вашем жизненном и творческом пути», да ещё под соусом «я являюсь», возникает чувство, будто меня насильно кормят рвотным средством немедленного действия. Он наверняка и пишет в том же духе. В общем, золотое перо.

«Городские ведомости», насколько я знаю, – Федюшина карманная газета, насквозь партийная и заказная. И в том, откуда прилетело поручение, можно было не сомневаться.

Я горестно вздохнул и ответил, что дико занят, прямо вот катастрофически занят, даже некогда умыться и почистить зубы. Поэтому, в крайнем случае, на самые срочные, животрепещущие вопросы попытаюсь ответить по телефону.

Он спросил, видимо, на автопилоте:

– Каким путём вы пришли к творчеству? Откуда? Что было источником вдохновения и, так сказать, школой жизни?

Я ответил, что школой жизни для меня, так сказать, были армия и флот. Особенно, так сказать, флот.

– Вы служили на корабле? – догадался корреспондент.

– Да, совершенно верно. Служил под Кандагаром, в специальной военно-морской части кандагарской флотилии.

Он заинтригованно молчал.

– Понимаете, когда тяжёлый авианесущий крейсер выходит во враждебный океанский простор, наши ребята не думают о героизме. Они думают о родных просторах, на которые посягают душманы и, так сказать, моджахеды… Извините, не могу, волнуюсь. К сожалению, командованием частей особого назначения наложен строгий запрет на разглашение. Поэтому нельзя поведать обо всём, что вдохновляло. Но кое-что я вам всё-таки скажу. Когда взвод ракетных катеров идёт в атаку…

Говорил я минут двадцать. Он слушал так взволнованно, будто на его глазах совершался подвиг.

По окончании интервью мне хотелось хорошенько отхлестать себя по щекам. Но вместо этого я оделся и поехал за билетом в железнодорожную кассу. Вернувшись, нашёл в интернете адрес и телефон гостиницы «Заря», единственной в городе Усть-Вишенске, позвонил туда и забронировал на двое суток одноместный номер. Он стоил чуть дороже, чем скромная гостиничная комната в центре Лондона.

Когда я садился в такси, чтобы ехать на вокзал, меня окликнула бродяжка Надежда Викторовна свежим и трезвым голосом:

– Куда поехал? Москва-Кремль? Передавай привет президенту Ельцину!

Мне пришлось поставить её в известность, что у нас давно совсем другой президент, а Ельцин уже умер.

У Надежды Викторовны страшно искривилось лицо:

– Как же так?? – она была готова зарыдать.

Уже из такси я слышал, как утренний двор оглашается причитаниями: «Что ж это такое? Даже Ельцин умер!..»

Если бы меня спросили, где откровеннее всего явлена картина жизни в моей стране, я бы не задумываясь назвал провинциальные вокзалы, железную дорогу, поезда дальнего следования. Адский запах хлорки в туалете, влажное бельё мышиного цвета, клетчатые китайские сумки невыносимых габаритов: люди с такой поклажей одновременно похожи на беженцев и кустарей-спекулянтов, заведомо виноватых перед милицией и рэкетирами. В вагонном окне ползёт и пропадает невменяемо запущенная местность, погружённая в себя и совершенно ничья. Как после войны, где больше нечего терять.

На сиротливых полустанках вдоль вагонов бегали бабушки, предлагая пироги с луком и варёную картошку, закутанную в одеялки.

В одном купе со мной ехала молодая мамаша с дочкой лет пяти. Это могло быть вполне приятное соседство, если бы девочка хоть изредка закрывала рот. Всё, что она говорила, имело форму вопроса. Из неё вылетало примерно тридцать вопросов в минуту. «Мама, я устала?» – спрашивала девочка. «Конечно, ты устала!» – оставалось надеяться только на это. Но тут же следовало уточнение: «Мам, а я очень устала?» Если мать не отвечала, вопрос повторялся раз двадцать. Женщина поглядывала на меня с мукой и стыдом. Не то чтобы ей было стыдно за ребёнка – скорее она боялась, что я подумаю о её девочке плохо. Поэтому мне приходилось ободряюще улыбаться и строить добрые глаза. Хотя, если честно, впору было застрелиться: всю дорогу я не мог ни читать, ни спать. «Наш поезд скоро сломается? А после поезда мы ногами пойдём?» Они выходили за полчаса до Усть-Вишенска, и напоследок ещё прозвучал неплохой вопрос: «А моя попа хочет какать?»

Гостиница «Заря» нашлась в трёх шагах от вокзала.

Администраторша в чёрном костюме долго и торжественно вбивала одним пальцем в компьютер мои паспортные данные. Она дважды переспросила фамилию, поэтому я посоветовал ей заглянуть в паспорт, который она держала в руке.

Комната порадовала антикварной советской мебелью из ДСП и кроватью с панцирной сеткой, продавленной чуть не до пола. За полчаса, пока я пытался уснуть, позвонили из двух разных фирм с предложением интимных услуг. «У нас все девушки стройные и худенькие», – сказала одна из звонивших. Я пожелал девушкам поправляться и не грустить.

Первобытная Венера стояла в подвале музея, в обрамлении автомобильных покрышек, коробки от холодильника и каких-то пахучих промасленных тряпок. Но это нисколько не портило её убойной дикой прелести.

Переватюк, пока меня дожидался, видимо, неплохо подготовился к тому, чтобы «порешать вопрос». Если верить его словам, он провёл археологическую экспертизу с участием важного специалиста, который уверенно датировал статую началом четырнадцатого века.

Меня это впечатлило:

– Одновременно с «Божественной комедией».

Он не расслышал или не понял:

– В каком смысле «комедия»?

Я растолковал: наши предки тесали эту каменную бабу как раз в то самое время, когда в Италии Данте писал свою главную книгу.

Упоминание Данте директора явно задело, он сразу надулся и потускнел. Как будто сам факт существования Данте мог уронить достоинство наших великих предков или снизить стоимость экспоната.

Но уже через час в домашнем застолье Переватюк снова был похож на самого себя или на Мела Гибсона, победительного, как бронетранспортёр. Жена бегала на кухню и обратно, показательно виляла всем телом, расставляла салатницы, рюмки, принесла супницу с ухой, разливала её по тарелкам, изгибаясь и наклоняясь так, что я реально опасался, как бы она не ошпарила груди: как и в прошлый раз, они взлетали и выпрыгивали в самый центр внимания.