Ненастье

На фоне белого Гиндукуша Герман увидел тёмную фигуру человека. Это возвращался Серёга Лихолетов. И Герман вдруг почувствовал неимоверное облегчение. Всё понятно. Он солдат. У него есть командир. Они защищают крепость. И ему из этого порядка вещей не вырваться, не уйти, не убежать.

* * *

Рамиль Шамсутдинов считал, что сидеть в глыбовом развале, ожидая возвращения советской колонны, нет никакого резона. Неизвестно, когда ещё «шурави» предпримут вторую попытку пройти через Хиндж. Продержится ли группа Лихолетова столько суток? Возможно, что заставу на седловине Ат-Гирхон будут снабжать с вертушек или вообще снимут. Короче, здесь, в скалах на Хиндаре, они зашкерились лишь потому, что Лихолетов тупо хочет добить халявную канистру со спиртом. А объективной причины нет.

Шамс ненавидел алкашей. Он и в Афган попал из-за отца-алкоголика.

В школе Рамиль учился почти на отлично, шёл на медаль, но чуть-чуть не дотянул. Поступать он собирался в педагогический институт на факультет иностранных языков, в английскую группу. Привлекала Шамса, конечно, не педагогика. В индустриальном городе ценились переводчики: они встречали на предприятиях иностранные делегации или уезжали за рубеж работать в торгпредства. Знание английского обеспечило бы Рамилю жизнь в достатке.

Поступить на иностранные языки считалось нереально. Чуть ли не все места занимали дочки городских и областных начальников. Но Шамс нашёл лазейку: председатель приёмной комиссии согласился зачислить мальчика из простой семьи за взятку в двести рублей. Огромная для Рамиля сумма.

Рамиль всю зиму подрабатывал дворником и скопил эти деньги. Однако пожадничал и решил сначала попробовать поступить на общих основаниях — он же знал английский на пять. Вдруг получится сэкономить? Но на экзамене председатель комиссии завалил Шамса: не хитри, а делай, как договорились. Рамиль отправился за деньгами, однако было поздно. Пока он выкруживал с экзаменами, отец не выдержал искушения и пустил его капитал на пропой.

Отец работал в стройуправлении бетонщиком, бухал, а семью тянула мать, повариха в заводской столовой. Сберкнижки у неё никогда не было, а быстро где-то занять деньги она не сумела, и у Шамса рухнули все планы. Поступить в другой вуз он не успевал, потому что на экзаменах потерял время; заплатить военкому, чтобы отмазаться от призыва, ему было нечем. Отец пропил судьбу сына. Рамиль ушёл в армию.

И скоро он опять жестоко пролетел. После учебки перед ними, салагами, выступил офицер. Он объяснил, как всем вместе им будет хорошо служить, если они поедут в Афганистан, ведь у них сформировался здоровый крепкий коллектив. Помогите Родине, ребята. Пацаны согласились, и Шамс тоже. Он просто постеснялся при всех отказаться от Афгана. Будут презирать.

В Афгане Шамс озлобился. По-татарски терпеливый, он служил, словно стиснув зубы, и настраивал себя: больше нельзя терять свою выгоду, больше нельзя выкраивать у самого себя, колебаться, идти у кого-то на поводу. Если получится некрасиво — ну и пусть, зато его не обделят. Эгоизм стал ответом Шамса на несправедливость судьбы. Боязнь новых напастей превратилась в подозрительность. Шамсу казалось, что он всё про всех понимает.

Здесь, на Хиндаре, Шамс был уверен, что Серёга удерживает всех в этих скалах из своего личного интереса. Он врёт, что всем (и Шамсу тоже) лучше сидеть в развале, как тогда, в учебке, офицер врал, что всем (и Шамсу тоже) лучше служить в Афгане. Но второй раз на такую байду Шамс не купится. Сейчас хорошо не Шамсу, а только Лихолетову: он бухает. Но Шамс не хотел, чтобы Лихолетов пробухал его жизнь, как отец пробухал его будущее.

Серёга и Немец пили спирт у речки, на дальней стороне развала: пили ночь, пили день, и ещё ночь и день. Шамс и Дуська дежурили, наблюдая за долиной. Шамс почувствовал себя главным. Пьяный Лихолетов таскался к Шамсу и Дуське посмотреть, как обстановка. Он отупел, и такого командира Шамс уже не боялся. Шамс начал думать о том, что надо отсюда уходить.

«Бородатых» в долине Хинджа стало гораздо меньше, наверное, человек пятнадцать. Они что-то делали с БМП — оттуда долетал звон металлических ударов. Может быть, «духи» пытались починить подбитые бронемашины, а может быть, сбивали и свинчивали вооружение. Мост басмачи не охраняли: заминировали погибший танк, и всё. А мины тихонько снял Лихолетов.

На третью ночь Шамс решил, что ближе к рассвету он уйдёт.

— Меня тоже возьми, я тут больше не выдержу, — взахлёб упрашивал Шамса Дуська. — Такое напряжение… Я спать не могу трое суток…

Дуська, Ваня Дедусенко, как-то быстро опустился, исхудал, опаршивел. Он был готов шакалить хоть для кого, лишь бы избавиться от страха. Шамс послал Дуську за Лихолетовым: надо поговорить. Серёга приполз с Немцем. Оба они только что проснулись, были хмурые, очумевшие с похмелья.

— Мы с Ванькой уходим, — объявил Серёге Шамс.

Он держался с Лихолетовым как равный с равным.

— Чё-то кто-то волюшкой залупотребляет? — хищно скривился Серёга.

— Серый, я нормально тебе говорю, — нервно ответил Шамс. — Мы могли уйти, пока вы там валялись, ужравшись. А я предупреждаю, скажи спасибо.

Они сидели в той расщелине, которая была похожа на траншею. Отсюда открывался вид на лунную долину, на хребет Гиндукуш — «убийцу индусов».

— Вы не дойдёте, — предупредил Серёга. — В кишлаке вас повяжут и в Пакистан продадут. А по горам в обход вы троп не знаете.

— А хера тут сидеть? — разъярился Шамс. — Ни жратвы, ни патронов, когда наши придут — неизвестно! А до базы — тридцать километров!

Шамс всё равно не рискнул высказывать недовольство пьянкой Серёги.

— Да в рот тебе турбину, — самолюбиво сказал Серёга. — Если спасаемый не врубается, что его спасают, следует прекратить спасательные работы.

Серёга понял, что Рамиль Шамсутдинов, обманутый жизнью, никому не доверяет, и Серёгиному опыту тоже не доверяет. Значит, свою правоту Серёга мог доказать лишь тем, что отпустит Шамса на поражение.

— Может, записку матери напишешь? — спросил Серёга у Шамса. Серёга знал, что Шамс — его земляк, тоже из Батуева. — Я передам, как дембельнусь.

— Я тебя ещё сам в Батуеве встречу, — с угрозой пробурчал Шамс.

Серёга хмыкнул, доставая из подсумка пластмассовую коробку аптечки.

— Немец, подсвети зажигалкой, — попросил он. — Шамсутдинов, присядь.

Серёга и Шамс одинаково присели на корточки.

— Держи… Вот эти пакетики — стрептоцид в порошке. Присыпай раны и ссадины, а то загноятся, — Серёга совал препараты Шамсу в руки. — Хлорные таблетки для воды. Сиднокарб, стимулятор. Жрите, если силы закончатся. Как на пружинах подымает. Этот «озверин» я у разведчиков купил.

Затем Серёга разделил рожки и патроны, приказал проверить автоматы.

— Дальше, мужики, — продолжал он, — напишите две записки со всеми вашими данными. Одну сюда, другую сюда, — Серёга шлёпнул ладонями себя по груди и по бедру. — Подпрыгнете на мине или прострелят из калибра — порвёт; надо, чтобы в каждой половине тела была записка. Карандаш есть?

— Иди ты, — огрызнулся Шамс.

— Калему будете учить? Это молитва. Если попадёте басмачам в руки, кричите калему, тогда на месте не убьют, а хотя бы уведут до курбаша.